— Простите меня, сударь, за прямоту. Может, нельзя об этом спрашивать, а только…

— Я слушаю, мой юный друг, — кивнул Бродяга.

— Я так понимаю, что все вы — из разбитой армии Короля.

— Ну… — Бродяга чуть усмехнулся, — в общем, ты прав.

— Тогда скажите: неужели теперь все наши земли будут под властью Ангмара?

Неожиданно ответил шрамолицый. Его глаза пылами гневом, а голос, охрипший от боевых команд, сейчас внушал трепет больший, чем если бы этот воин кричал. Но он говорил тихо:

— Никогда Ангмару не утвердиться в Арноре! Да, наше войско разбито, да, мы сейчас бежим, но Ангмару не воспользоваться плодами своей победы! Эта земля не пустит сюда Короля-Чародея! Нас во время битвы скрутили злые чары — и мы были разгромлены. Но эта земля, Земля Королей, сама станет для Чародея тем кошмаром, каким был для нас он!

— И волки будут выть на развалинах Аннуминаса и Форноста, — сказал человек в капюшоне, глядя в огонь.

— Я предпочту волков ангмарцам, — тяжело проговорил шрамолицый.

— Я тоже, — в тон отвечал человек в капюшоне.

Все семеро молчали. В очаге негромко гудел огонь, то одно, то другое полено принималось трещать.

— Налей-ка нам еще, друг Подсолнух, — сказал Бродяга. — Уж больно хорошее у тебя пиво. Нам такого еще долго не пивать… если вообще доведется.

— Я бы вам его с собой дал…

Трое воинов невесело рассмеялись.

— И куда мы его денем? — поинтересовался шрамолицый.

— Кони будут катить бочку впереди себя. Ногами толкать, — язвительно пояснил Арандил.

— Перестаньте, — укоризненно сказал Бродяга. — Нет, друг мой Подсолнух, это невозможно. Выпьем тут, — он хмыкнул, — сколько влезет. Кстати, учти, я угощаю хоббитов и плачу за весь ужин.

— Что-о-о?! — трактирщик буквально налился гневом — так, что стал казаться выше и шире, упёр руки в боки и поглядел на Бродягу, словно перед ним был воришка-поваренок. — Это что же вы, господин мой, меня совсем без совести, что ли, считаете? Это вы думаете, что я вам в такую-то ночь позволю заплатить?! Да за что же вы обижаете меня так?! Да разве вам Подсолнух что худое хоть раз сделал? — от гнева трактирщик перешел едва ни к слезам.

Бродяга встал, положил ладонь ему на плечо:

— Друг мой, среди жителей Арнора не много тех, кому я доверяю; и первый из них — ты. Но совесть есть не только у тебя. Я говорил господину Мышекорю, скажу и тебе: сейчас не время для щедрости. Вам тоже надо жить, вам надо кормить семьи.

Трактирщик ухмыльнулся:

— Да я думаю, мы господином Мышекорем, как заметим рожу поотвратнее, так и сдерем с нее втридорога. По нынешним ценам! Не волнуйтесь за нас, господин мой. Мы не проторгуемся.

Господин Мышекорь царственно кивнул и огладил свой весьма почтенный живот в весьма дорогом жилете.

— Убедил! — рассмеялся Бродяга. — Ладно, будь по-твоему. Хорошо, я хоть сумел заплатить тебе за припасы в дорогу.

«Тоже, небось, по довоенным ценам», — подумал Мышекорь.

— Поставил бы ты мне сразу пару кружек, что ли, — сказал Подсолнуху шрамолицый. — Ты меня знаешь — я много пью. И давай-ка я тебе заплачу. Я — не он, меня даром пивом наливать нечего.

— И этот туда же! — от обиды Подсолнух едва соображал, что он говорит. — Да я тебя, хмыря хмурого, век даром поить готов! Да лучше бы я разорился на пиве тебе, бочка бездонная, чем думать, что вы в последний раз у меня сидите!

От такой речи шрамолицый приподнял бровь, его глаза, всегда чуть прищуренные, превратились едва ни в щелки.

— Много я слышал в жизни о себе всякого… — медленно начал он, и Подсолнух с ужасом понял, кому он всё это наговорил…

— По-разному меня называли… — Бродяга и Анардил напряглись, готовые, в случае чего, повиснуть у друга на плечах…

— Но так меня никто… — тут Подсолнух осознал, что стол, разделяющий их, не преграда для опытного бойца…

— Никогда… — трое хоббитов оцепенели, не понимая, что сейчас случится…

— Не хвалил!

— Уф!.. — одновременно выдохнули шесть глоток.

— Нголмег, ну и напугал же ты нас… — устало сказал Бродяга.

— Вы что? — не понял шрамолицый, — вы действительно решили…

— Что вы, сударь, разрубите меня сейчас пополам вместе со столом, — еще дрожа, отвечал Подсолнух.

— Дожил… — горько хмыкнул воин.

— Нголмег, успокойся. — Бродяга накрыл его руку своей. — Просто сейчас все мы напряжены, как боевые тетивы. Не надо, не злись.

— Пейте, сударь, — Подсолнух поставил перед ним пиво. — И я с вами рядышком посижу, вместе пить будем.

— Бочка, говоришь, бездонная? — скривился в усмешке шрамолицый. — Это ты правильно говоришь. Сколько в жизни ни пил — никогда пьяным не был, — он сделал пару добрых глотков. — А хотел бы я напиться, друг Подсолнух, — он снова глотнул, — ох, как бы я хотел напиться… Вчерную, вдрызг, вдрабадан… так, чтобы небо с землей смешалось, чтобы свалиться под стол и не думать, не чувствовать, не знать, что мы — разбиты, что мы — беглецы и бродяги… эх… — он осушил кружку и принялся за следующую. Подсолнух смотрел на него с жалостью. — Да что там… не будет забытья, и в полночь я выйду к коням, и свежий ветер враз выдует из моей головы весь тот пьяный бред, который я несу сейчас, — он снова сделал большой глоток, — и будет дорога, и бегство, бегство от себя, Подсолнух, бегство в никуда…

— Пейте, сударь. Я еще налью. Может, полегчает вам…

— Он спас нас всех, — тихо сказал человек в капюшоне. — Он со своим отрядом ударил врагу во фланг и сдерживал до тех пор, пока Король не ушел. Мы все в долгу перед ним…

Подсолнух осторожно поставил перед шрамолицым еще пару кружек.

— Спасибо, — прихрипел воин. — Давай выпьем, Подсолнух… выпьем за то, чтобы мы смогли вернуться и чтобы я однажды напился пьян — у тебя в трактире.

— Охотно, сударь, — совершенно серьезно отвечал тот. — За ваше возвращение.

Они стукнули кружками.

— Душа… душа болит… — простонал шрамолицый.

Трактирщик незаметно забрал у него пустую пинту, пододвинул полную.

Хоббитам было жутко смотреть, как могучий воин отчаянно пытается напиться. Надо было заговорить… о чем угодно.

Улти опередил прочих.

— Сударь, — обратился он к Бродяге, — ведь вы много где бывали. Так вы, должно быть, и Гондор видели?

Дрого, услышав это, едва ни отвесил щенку подзатыльник за бестактность, но вовремя понял, что наивный Улти просто до сих пор…

— Видел… — опустив голову, отвечал человек в капюшоне.

— Расскажите, а? — восторженно прошептал Улти. — Ведь, наверное, нет ничего прекраснее Белого Города с семью стенами, и широкого Андуина, и криков чаек, летящих от моря…

— Мой юный друг, — ласково усмехнулся Бродяга, — всё, о чем ты меня спрашиваешь, ты уже рассказал сам. Да, я видел Белый Город, и его семь стен, и широкий Андуин. Они прекрасны. Но я не знаю ничего лучше, — он зажмурился, — вересковых пустошей Арнора, его пологих холмов, между которыми петляют малютки-речки, его заросших озерок, холодных туманов по осени, пушистого зимнего снега и филигранных рисунков инея; я не знаю народа, столь же мудрого и спокойного, как коренные арнорцы — потомки нуменорцев, сохранившие спокойствие без отчуждения, мудрость без высокомерия, гордость без презрения. Юг… юг забывает свое прошлое, там расцветают чванство и спесь; не везде, конечно, но…

— Так вот в чем дело! — вырвалось у Перри.

— В чем, дружок? — обернулся к нему Бродяга.

— Ну, вы же знаете эту историю с Королем…

Господин Мышекорь аж крякнул: такой недогадливости от собственного сына он не ожидал. Ладно — Улти, ему в жизни только табачные грядки и видеть, но Перри-то! будущий купец… ох…

Дрого виновато посмотрел на Бродягу. Тот стоял у камина, облокотясь на его полку. Почувствовав всё то, что почтенный хоббит не решался сказать вслух, он вздохнул и медленно снял капюшон.

Лицо у него было самое обыкновеное. Усталое лицо немолодого воина. Худые щеки, ввалившиеся глаза. Темные волосы в беспорядке. Веера морщинок в углах глаз — скорее от частой стрельбы из лука, чем от привычки улыбаться… хотя… судя по его нынешному ласковому тону, когда-то он мог улыбаться часто.