— Да, погода просто замечательная, — ответила Малинцин.

— Помню, когда я был ребенком, однажды летом дождь шел каждый день, испортив мне каникулы. Я так рассердился, что попросил мать остановить дождь.

— Я хочу умереть, — не переставала скулить Кай. — Разрежьте мне горло. Задушите меня циновкой. Пусть все закончится. Помогите мне, помогите мне умереть! Я не могу выносить эту боль.

Кай мотала головой из стороны в сторону, кусая губы. Она молилась своим богам, молилась даже христианским богам, Иисусу и Марии, она взывала к Господу Авраама, чтобы тот избавил ее от мучений.

— Не умирай, Кай, держись, — увещевал ее Кортес. — Мы не позволим тебе умереть.

Боль была невыносима. Она казалась сильнее всего на свете. В этой темной маленькой комнатушке, рядом со своим мужем, лучшей подругой, команданте, Аду и племянницей касика, Кай, погрузившись в чудовищную боль и ужас, густой, как смола, увидела загробный мир, словно заглянула в щель занавески. Она увидела не обиталище демонов и чудовищ, а тот мир, куда отправлялись матери, умершие при родах.

Здесь царили сумерки, садилось солнце. Среди деревьев вилась тропинка. Было тихо и спокойно. Такой оказалась смерть. Кай видела черные силуэты деревьев с блестящими, мокрыми от дождя листьями. Небо стало розовым. Тропинка поднималась на холм, узкая, но протоптанная. Кай понимала, что она видит в этот момент, и внезапно осознала, что смерть не является чем-то ужасным. Ей нужно лишь пройти по этой тропинке. Кай жалела Рафаэля и Маакс, жалела свою дочь, но не себя. «Другие тоже шли по этой тропинке, и я способна на это». Думая, что это ее последний вздох, Кай завыла.

— Не люблю, когда жарко. Теплая погода — вот то, что нравится мне больше всего. Помнишь песчаные бури в Испании, Нуньес? Они просто ужасны. Мы обычно прятались под маминой юбкой. Помнишь песчаные бури? Нечто мерзостное.

— Помню, сеньор Кортес. Помню.

— Там, откуда ты родом, не бывает песчаных бурь, правда, Аду?

— Правда, дон Кортес.

Малинцин казалось, что ей вырезают сердце.

— Кортес, Кортес!

— Воздух в Теночтитлане разреженный, вы не замечали? Но освежает. Осталось совсем немного. Все, есть! Вот он.

Быстро и решительно, нисколько не боясь и не суетясь, Кортес развел пальцами малые губы, следя за тем, чтобы надрез проходил лишь по коже. Несмотря на хлещущую кровь, ему удалось сделать аккуратный разрез бритвой. Сунув руку внутрь, Кортес сумел ловко развернуть ребенка и вытащить его через родовой канал.

— Нужно перевязать пуповину. — Племянница касика бросилась к ребенку.

Ребенок закричал, Аду расплакался, Нуньес оцепенел.

— Помогите матери. Остановите кровь и зашейте ее. Быстрее, быстрее! Apúrele, rápido!

Нуньес почувствовал, как обмякает рука Кай. Он сжимал ее ладонь, боясь, что она выскользнет.

— Давайте иголку и нитку. Зашивайте ее скорее.

Племянница касика остановила кровотечение, очистив рану. Кортес сжимал надрезанную кожу, а рабыня-швея все зашила. Она действовала быстро и ловко — настоящий профессионал. Весь процесс занял пять минут, но Нуньесу было не до часов.

— Я жива, — расплакалась Кай. — Я жива.

Вскоре она уснула.

— Господи, благодарю Тебя. Gracias a Dios, — опустился на колени Кортес.

Нуньес встал рядом с ним. Аду тоже начал молиться. Малинцин сложила ладони, как то было принято у христиан: «Благодарю Тебя, Мать Мария».

— Слушайте, может быть, вы все-таки встанете с пола? — не уставала возмущаться племянница касика. — Нам нужно здесь убраться.

— Она жива! — крикнула Малинцин, отодвигая занавеску. — Кай жива. И ребенок жив. Это мальчик. У Кай мальчик и девочка.

— Она жива! — зашумели солдаты. — Он жив. Она жива. Она жива. Они живы. El vive, ella viven. Viven.

Племянница касика начала читать ритуальный стих:

— Сынок… Ты должен помнить, что дом твой не там, где ты родился, ибо ты воин. Ты — птица фламинго, и дом, где ты рожден был, лишь гнездо… Твой долг состоит в том, чтобы дарить солнцу кровь врагов, утоляя его жажду, и кормить Тлальтекутли, богиню земли, их телами, утоляя ее голод. Царство твое, наследие твое, отец твой в доме солнца на небесах.

— Прекрати, — сплюнула Малинцин. — Ничего подобного.

Берналь Диас записал в своей книге: «30 июня 1519 года. У сеньора Рафаэля Нуньеса Севильского и сеньоры Кай Нуньес Табаскской родились в Теночтитлане дочь Клавдия Нуньес Теночтитланская и сын Ной Нуньес Теночтитланский».

Глава 39

Испанцы вышли из дворца следующим вечером, когда село солнце. Копыта лошадей обмотали тканью. Факелы не зажигали, а нагрудники солдат и их шлемы задрапировали черным. Все блестящее и яркое спрятали, все звуки приглушили. Они выходили из дворца, словно создания подземного мира или фантомы. Кортес шел в авангарде. Золото в слитках и драгоценностях — кольца и серьги, диски для губ и ушей, кольца для носа, браслеты, ожерелья, подвески, маски, веера, всевозможные украшения и статуэтки — погрузили в сумки и на носилки, каждые из которых несли два солдата. Носилки с золотом с двух сторон прикрывали лошади. Кавалерия, пехота и арьергард выбрались из четырех выходов дворца. Они шагали осторожно, словно призраки или лунатики, плакальщики или духи. Они шли на цыпочках, двигаясь в четырех направлениях от дворца. Затем все встретились у моста, ведущего в сторону Такубы. По этому мосту в один ряд могли пройти лишь четыре солдата или две лошади.

Процессия была удивительно тихой, словно какие-то ночные создания скользили по улицам, в то время как город спал, и лишь высокие здания стали молчаливыми свидетелями этого перемещения. К счастью, дворец, в котором разместились испанцы, находился совсем рядом с мостом на Такубу, так что им пришлось лишь миновать дворец Моктецумы Первого и зоопарк, а затем пересечь мост Текауцинко. Малинцин, Кай и младенцы сидели в крытой повозке, колеса которой были обернуты полосками резины, найденной на площадке для игры в мяч в пределах дворца. В этом замкнутом пространстве Малинцин едва могла дышать. Кай, прижимая младенцев к груди, молилась о том, чтобы они не расплакались. Не было слышно ни шепота, ни шарканья подошв, ни покашливания. Авангард — Кортес, Альварадо, Агильяр, Нуньес, отец Ольмедо и Исла — уже наполовину пересек мост. Казалось, испанцам удастся уйти незамеченными, но какая-то ацтекская женщина, баюкавшая во дворе своего ребенка, страдавшего от колик, увидела их и громко крикнула: «Мешика, проснитесь!»

Должно быть, на дне каноэ, стоявших у моста, спали воины. Они яростно набросились на молчаливую процессию испанцев. Вооруженные луками и стрелами, копьями и дубинами, из домов и фортов на берегу озера выбежали другие воины, оглашая ночь боевым кличем. Юноши, проходившие воинское обучение в кальмекаках, солдаты из казарм, мирные жители принялись бросать в испанцев камни и палки, стреляя в них из духовых трубок и луков. Ацтеки, словно бобры, грызущие дерево, начали разбирать мост, выбивая длинными деревянными шестами с наконечниками в виде крючков камни из кладки. Переход в Такубу был уничтожен, а путь в Теночтитлан заблокирован.

— Спасайте золото! — скомандовал Кортес.

БОльшая часть золота находилась в арьергарде. Его несли солдаты, ранее подчинявшиеся Нарваэсу. Груза оказалось слишком много, и, даже если бы солдаты могли где-то укрыться, они все равно бы не справились с этим заданием. Увидев это, Кортес изменил свой приказ:

— Бросайте золото. Мы за ним вернемся.

Но солдаты не хотели разлучаться со своим золотом, они не променяли бы его ни на что на свете. Они прижимали богатство к груди, когда ацтеки били их копьями, и падали с моста в реку. Из тех, кто не был ранен, многие не умели плавать, и даже те, которые сумели оттолкнуться ногами от дна озера, тонули из-за чудовищного груза. Впервые в жизни Кортес почувствовал себя загнанным в тупик. Он не мог открыть огонь из аркебуз, так как их еще нужно было поместить на подставки. Не было времени заряжать порохом мушкеты. Вступить в бой на мечах с ацтеками тоже не представлялось возможным, поскольку они находились на каноэ и могли маневрировать, словно стрекозы, летающие над поверхностью воды. Офицерам авангарда — Альварадо, Нуньесу и Исла — удалось перейти мост до того, как его разрушили. Подскакав к груде больших валунов, они спрятались и начали ждать остальных.