— Вы верите в человека, в право человека самостоятельно управлять своей жизнью?

— Мы здесь не для того, чтобы философствовать, друг мой. Но измена, подстрекательство к бунту и заговор против меня будут стоить тебе жизни. Я знаю, что ты протеже так называемого губернатора Веласкеса. Может быть, ты его шпион. И все же я дам тебе шанс доказать мне свою верность. Помни об этом. Не играй со мной, Куинтаваль. Не провоцируй меня, не потворствуй тем, кто работает против меня, не строй против меня козни. Мы здесь во имя Бога и короны.

— Вы заблуждаетесь в отношении меня, Кортес. Я хорошо к вам отношусь и буду служить вам до самой смерти.

— Да, это так. Тут не о чем больше говорить. Позови Альварадо. — Встав с кресла, Кортес подошел к Куинтавалю и крепко его обнял. — Я рад, что мы смогли понять друг друга.

Как только Куинтаваль ушел, на пороге его комнаты появилась племянница касика. Она призывно улыбалась.

— Нет-нет, не сегодня. Ты что, не видишь — я занят? Jesucristo у todo los santos^[46].

Она сложила губы бантиком, будто пытаясь сказать: «Целуй меня, милый мой, целуй меня крепче». Затем она ушла, и в дверном проеме появился Альварадо.

— А, Альварадо, я тебя ждал! Скажу все прямо, не таясь. Ты знаешь, что Куинтаваль, этот ублюдок, дворняжка в двадцатом поколении, замышляет недоброе? Ты это знаешь, я это знаю, да весь лагерь знает. Наверное, даже жирный касик Семпоалы обо всем знает. Мы ведь говорили об этом, правда?

Альварадо не помнил, чтобы речь шла о чем-то подобном, но на всякий случай покивал, стараясь не смотреть своему командиру в глаза.

— Куинтаваль слишком много болтает, — сказал он.

— Да, а Пуэртокарреро слишком много пьет, Альварадо. Но он встает по утрам, седлает лошадь и упражняется.

Пуэртокарреро даже не возражал относительно того, что Кортес отобрал у него женщину, Малинче. Кортес слышал, как Малинче плачет в соседней комнате: она плакала каждую ночь, с тех пор как он взял в жены племянницу касика. Сначала Кортес думал, что донья Марина прольет столько слез, что под ее циновкой соберется лужа, теперь же он решил, что этих слез хватит на целое озеро.

— Вскоре Куинтаваль будет вербовать других негодяев и хапуг, если еще этим не занимается. Ах эти жадные сволочи, они словно черви, копошащиеся в насквозь прогнившем хлебе!

Альварадо перенес вес тела на одну ногу, затем на другую. Он смотрел на ступни Кортеса. Командир снял сапоги, и Альварадо обратил внимание, какие розовые у него пальцы.

— Что ты любишь больше всего на свете, Альварадо?

Альварадо хотел сказать, что больше всего на свете он любит свою лошадь, но вовремя осекся.

— Бога, господин, потом короля, а потом…

— Ну же, скажи это, дружище!

— Наверное, вы догадываетесь: потом идете вы, поскольку мой отец, добрый был человек, уже скончался.

— Так значит, ты не любишь меня больше всех?

— Ну я собирался это сказать, но подумал, что сначала следует упомянуть Бога, знаете ли…

— Ладно, ладно, я тут просто дурачусь. Я тебе вот что открою, и помни, что это большая тайна. Веласкес, наш досточтимый губернатор, хочет, чтобы мы проиграли, он хочет, чтобы мы потерпели поражение, но чтобы это произошло после того, как мы пришлем ему золото. Видишь ли, какое дело, Веласкес не понимает, что он вовсе не важнее Бога и короля. Альварадо, сделай для меня кое-что. Следи за Куинтавалем, наблюдай за ним и каждый день отчитывайся мне о том, что ты услышал и увидел… Давай разоблачим его. А это что там за шуршание? Кто стоит за моей дверью?

— Это лишь я, ваш верный слуга, мой капитан-генерал.

Исла, Исла тихий. Какого черта ему нужно? А ведь ночь так хорошо начиналась!.. Почему они все к нему зачастили?

— Иди, Альварадо. Помни о том, что я сказал. И передай Малинче, чтобы она прекратила плакать, а то все сердце выплачет. Думает, что она принцесса. Она всего лишь женщина. Basta^[47]. Basta.

Глава 16

Исла имел странную привычку во время разговора ходить вокруг да около, постепенно приближаясь к тому, о чем хотел сказать, словно пчела, собирающаяся ужалить.

— Сегодня дождь шел всего лишь дважды. Хороший был сегодня день в Семпоале, Кортес.

— Да, я только что упоминал об этом.

Кортес думал об измене. Он переспал с одной женщиной, а другая портила ему вечер своими детскими слезами. А еще он застрял со всем войском в городе язычников, черт знает где. Да уж, хороший денек!

— О чем же ты хочешь поговорить, Исла?

Исла был одиночкой, ни с кем не общался, никогда не ел как свинья и не пил как рыба. «Наверняка он в чем-то замешан, — подумал Кортес, — наверняка у этого злобного черта есть какая-нибудь слабость, которой я могу воспользоваться». Осторожный, холодный и расчетливый, этот парень, если честно, не нравился Кортесу из-за того, что был подхалимом.

— Не обижайтесь, капитан-генерал, но я должен поделиться с вами тем, что волнует меня, не дает мне спать, сжимает мое сердце ледяной рукой беспокойства… Это касается вас.

— Рассказывай, дружище. Я не тщеславен.

Хм. Значит, у Исла есть сердце. Интересно… может быть, он шпион короля, человек императора. Он хорошо управлялся с мечом и ездил верхом. В битве нужна холодная голова, чтобы она не слетела с плеч.

— Ваше увлеченьице…

— Которое из них?

— Малинче. Малиналли. Малинцин. Язык. Шлюха.

— Ах да, донья Марина, сокровище мое. Она плачет из-за меня!

— Она спит с Альварадо.

— Что?

— Она развлекается с Альварадо. Он вводит в нее…

— Да, я понял.

Кортес вскочил с кресла и, подойдя к циновке, выхватил меч, затем вложил его в ножны, вновь выхватил, начал рубить им циновку, так что солома полезла наружу, ударил мечом по стене. Посыпалась труха. Кортес увидел, как по полу ползают муравьи, и принялся топтать их босыми ногами. Он оглянулся, пытаясь найти еще что-нибудь, что можно было разрушить. Кто-то поставил ему на стол вазу с цветами. Кто это сделал? Он сбросил вазу на пол и уже собирался раскрошить осколки, когда ему удалось взять себя в руки. Проклятые индейцы! Повсюду эти цветы. Он ненавидел цветы.

Плач в соседней комнате резко прекратился.

— Это неправда, — прошипел он, понизив голос. — Как ты смеешь пересказывать мне эти омерзительные сплетни, мерзкий стервятник!

— Мне не нравится передавать плохие вести.

— Не сомневаюсь в этом.

Кортес холодно смерил Исла взглядом. А ведь Ботелло предупреждал его, что это будет плохой день. Сопоставив все знамения, он сказал, что Кортесу сегодня лучше вообще не вставать со своей циновки.

— Альварадо — мой самый верный соратник. Я только что видел его. Столь подлый поступок отразился бы на его лице, исказил бы его черты, затуманил бы его глаза, прервал бы его речь. Он упал бы замертво. Он не предал бы меня, будь донья Марина последней женщиной на земле. Донья Марина — моя наложница, подобные обвинения — это лишь злобные слухи, клевета, злословие, ревность. Ах эти мерзкие крысы! Это не лагерь, а зловонный котел сплетен. Им нечего делать, и они целый день сидят, обсуждая друг друга, они словно гнилое варенье на заплесневевшем хлебе. Не запрещено ли лжесвидетельство? — Кортес начал чесаться.

— Да, это так. Ах как бы я хотел, чтобы это было неправдой, капитан-генерал. — Исла стоял навытяжку, как будто выступал перед военным трибуналом, судившим его.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

Исла был злым человеком.

— Для вашего блага.

— Вот как?

Кортес не чувствовал себя облагодетельствованным. Во рту по-прежнему ощущался привкус кукурузы, налетом затянувшей зубы. Он уже и не помнил, когда в последний раз ел хорошую говядину. И почему в этой стране нет коров? Нет лошадей для верховой езды? Это немыслимо.

— Когда вы идете к толстой племяннице толстого касика, Малинцин идет в комнату Альварадо. Она — лицемерная кошка, а он — лев.