<p>

Поздняя весна, цветущий жаркий май, въедающаяся в кожу жара пронизывает их тела, немного дурманит голову и заставляет забыться – они отдают всё работе и не думают о прочем. У них есть они, фанаты, деньги и песни – они знамениты, знамениты и богаты, Господи, горячи и незаконно сексуальны. Они знают – улыбка рисуется на лице привычной лёгкостью, светлостью, пониманием – и о чём-то тепло и бессмысленно рассказывают, прежде чем уйти на краткий перерыв и дать переполненному стадиону отдышаться, вздохнуть глубже сладкий вечерний воздух, всмотреться в розовое вечернее небо, едва скрытое бледными тучами, сделать пару глотков прохладной воды. Забитый и прогретый за всю тёплую пору воздух касается их кожи и они, не думая о лишнем, вяло обмахивают себя кто чем – будто не они лишь недавно так страстно и радостно не могли устоять на месте, смотря на кумиров. Такие фанаты – бесценные цветы, и они это знают. Поэтому берут перерыв на двадцать минут – тело быстро перегревается, мысли замирают и все желания становятся пылью – обещая вернуться освеженными, более яркими и горячими мужчинами.

Таким же вечером, в перерыве между выступлениями на очередном концерте, Гарри поцеловал Луи впервые – кратко, лишь секунду касаясь дрожащих губ – перед глазами оставались миллионы звёзд, отблеск ярких прожекторов сцены, его удивлённое лицо. Гарри поцеловал Луи вновь только спустя два месяца, всё в том же перерыве, заталкивая в тесную каморку за сценой и не обращая внимания на вялое, даже слишком несущественное сопротивление – весь мир перестал существовать, сдвигая свои границы и сминая иллюзии, подобно грязным наброском у мусорной корзины. Стайлс касался его взмокшей, немного липкой и горячей кожи, выводил узоры на его спине и сильнее вжимал в твёрдую бетонную стену, царапая его спину и едва не срывая глупую футболку, которая лишь мешала – путалась в пальцах, неловко задиралась и давила. Оставалась безбожно лишним куском ткани сейчас – когда его возбуждённый член радостно давил на тугую не растягивающуюся ткань, ныл от движений и – он уверен в этом, как ни в чём другом – требовал влажной и горячей разрядки. Луи что-то невнятно бормотал между тихими нервными вздохами, сжимал пальцы на его плечах и не мог сдвинуть «друга», одногруппника и кого-то такого близкого, что сердце замирает, с места. Это возбуждало, заставляя сердце трепетать – там, в клетке его рёбер, бьётся болезненно и слишком гулко, словно раненная, но не потерявшая надежд птица, его хрупкая надежда найти своё Эльдорадо в чужих прикосновениях, в чужой нежности, в искренних ласках. Бьётся – замирает, стоит лишь Гарри провести языком по шее, собирая капли солёного пота, касаясь чувствительной кожи за ухом и опаляя своим же дыханием раздражённые участки. Бьётся – слишком часто пропускает удары.

Они лишь друзья – уверяет себя Луи и пытается найти в себе силы оттолкнуть Стайлса. Лишь друзья – уверяет он себя и едва не задыхается, стоит лишь Гарри прикусить его кожу на шее.Впрочем, дружба в дёсны – тоже неплохой вариант.

Гарри не пытается найти оправданий своему внезапному порыву – принимает всё, как есть, и не идёт против своей природы – у Луи кожа мягкая, нежная, горячая. Прикасаться к ней так волнующе и возбуждающе, что он не может прекратить, даже когда чувствует неловкие попытки разодрать ему спину кроткими ногтями. Даже когда чувствует тонкие пальцы на своей спине, давящие из последних сил и тут же теряющие всё – в складках его одежды, в его коже, его тепле. Для него это естественно – плевать, что подумают и скажут другие; плевать, какими помоями ему это вернётся; плевать, как отреагирует Томлинсон.

Они не делают ничего плохого.

Всё правильно.

Так и должно быть.

Он чувствует под своими пальцами тепло, которое разливается под тонкой кожей, чувствует возбуждённый член сквозь плотную ткань штанов и не может больше держаться – путается пальцами в молнии, пытаясь расстегнуть её, кусает зубами губы, не намереваясь прерывать грубый секундный поцелуй, и сильнее прижимает Луи к стене крохотной каморки за сценой, не думая ни о чём. Его злит, злит и раздражает эта спешка, граничащее с безумием возбуждение, прерывистый волнительный стон Луи, когда он просто и грубо хватает его за промежность, сдавливая, ждущие фанаты. Он хочет – вот уже два месяца точно – грубого и беспристрастного секса с этим бездушным Томлинсоном, который едва не цветочки предлагает вместе собирать, а как дело доходит до того, что он зажимает его где-то – «Нет, Гарри, мы друзья. Как ты можешь? Нет!».

В заднем кармане его штанов надёжно запрятан крохотный тюбик героически добытого лубриканта – уже забытого, но непременно нужного друга-помощника. Гарри глубоко и шумно втягивает воздух, останавливаясь от резкого, слишком громкого скрипа двери и проезжающей по стене полоске света, что освещает запыленную комнату – Лиам стоит за спиной, прикрывая лицо руками, изображая из себя ничего не видевшую и не знающую девочку-школьницу и невнятно пытается донести, что через две минуты им нужно выходить.

Стайлс кивает, наблюдая за тем, как Пейн быстро удаляется, не забывая тихо прикрыть за собой дверь – усмехается от простоты и неожиданной неловкой смущенности – и касается щеки друга, любовника, главного товарища его двоякого мира, что лишь вздрагивает и тяжело дышит пытаясь перевести дыхание и всё также не отлипая от стены.

– Закончим в отеле… – Гарри выдыхает в самое ухо, поправляет Луи футболку, застегивает обратно – о, какая потеря – всё же расстегнувшуюся молнию, небрежно хлопает «друга» по плечу и выходит первым – полоска света в крохотной тёмной комнатке касается красного лица Томлинсона, и он грубо, со вкусом, ругается – ему и две минуты теперь хватит, чтобы снять напряжение. Стайлсу и часа не хватит – они, Господь ненавидит Томлинсона слишком явно, соседи по номеру, и сегодня их последний концерт перед завершением тура.</p>