Гундяев на мгновенье умолк и задумался, а затем, вспомнив заинтересовавшее его прежде, снова спросил Кураева:

- Да... Андрей Вячеславович. Вот, вы сказали о том, как именно хулили и ругали. Но что-то я не заприметил в ваших словах мата. Неужели вы всегда - даже ругая меня и митрополита Никодима - обходитесь без матерных слов? Если это так - то вы настоящий подвижник!

- Ваше Святейшество! Конечно, я ругаюсь по-всякому. В том числе и матом. Но в некоторых обстоятельствах я не считаю себя вправе материться - например, когда присутствуют дамы или, скажем, школьники или мои студенты. Ранее как пример ругани в ваш адрес я привел именно такую ругань - то есть, ту ругань, которую я говорю, когда считаю себя не вправе употреблять матерные выражения... К тому же у меня есть оправдание: я считаю неуместным повторять матерные выражения здесь, на исповеди, при кресте и евангелии, когда пред нами незримо находится Сам Христос, Бог.

- Я понимаю вас, отче диаконе. Но, все-таки, мой опытный взгляд духовника видит здесь не только это, не только скромность и стыд; он видит также и некое нежелание саморазоблачиться и самопосрамиться, некий стыд, но стыд ложный и некую скромность, но скоромность ложную; некий стыд дойти до самых темных и сокровенных тайников греха в своей душе и явить содержащееся там на яркий свет божественного милосердия и всепрощения. Поэтому, Андрей Вячеславович! Прошу вас - не пренебрегайте моим духовническим советом и обнажите свои язвы, саморазоблачитесь и самопосрамитесь до конца, дабы стяжать еще один венец от Господа - размозжить главу еще одному вавилонскому младенцу при самом его рождении и так, по слову Писания, стать блаженным! Итак, Андрей Вячеславович, откройтесь мне - как именно вы хулили и ругали матерно?

Кураев на мгновенье задумался, набрал в легкие побольше воздуха и на одном дыхании очень громко выпалил:

- Гундяев, старая потасканая блядь! Да ты ... ... ... ... ..., ты, блядь, ... ... ... ... ..., заднеприводный гнойный пидарасический пидор в кубе, ... ..., блядь, ... ... ... ... ... ... ..., ей срут, блядь, а им - едят, а не ... ... ... , и ... ... ... ..., блядь, ... ... ..., сосетесь и лижитесь, гомосеки, ... ... ... ... ..., отличить ... от жопы, ... ... ... кол тебе в жопу, ... ... ... и Никодим твой, ... ... ... ... ..., отсосать, ... ... ..., оторвать яйца, ... ... ... "69", блядь, дегенераты, пальцем деланые, блядь!!!

Андрей Вячеславович закончил речь и перевел дух. Он взглянул на Гундяева, но лицо того выражало кротость, милосердие и любовь даже к самому падшему грешнику. В глазах Гундяева по-прежнему поблескивала лукавая, задорная и веселая епископская искорка. Его Святейшество невозмутимо сказал:

- Андрей Вячеславович! Я выйду попить воды и тотчас же приду. Подождите минутку. А после мы с вами продолжим исповедь и откровение помыслов.

II

Его Святейшество отсутствовал даже менее минуты; он вновь появился в комнате, где проводилась исповедь, держа в руке небольшую открытую бутылку с водой. Кирилл поставил бутылку на стол и подошел к стулу возле аналоя - к стулу, на котором сидел Кураев, и сразу же ошарашил Андрея Вячеславовича вопросом:

- Дрочим?

- Что? - переспросил Кураев.

- Ты, отец диакон, рукоблудием-то занимаешься? Ведь ты - целибат; и без жены живешь, и любовницу или любовника не завел, и вид у тебя вовсе не постнический, не такой как у йога, а совсем даже наоборот, вид, говорящий о чревоугодии, о гортанобесии и чревобесии - так как же ты можешь хранить целомудрие, если блудный бес на тебе должен сидеть и тобой помыкать?! Ведь не победив беса чревоугодия, нельзя победить блудного беса! Это каждый начальный монах, прочитавший "Лествицу" знает... Другим - что хочешь можешь говорить, но не мне, монаху... К тому же, по-твоему выходит, что я - гомосек - да? А гомосек все эти ненормальности, по идее, должен видеть издалека... Рыбак рыбака, как говорится... Так что - занимаешься, отец диакон, рукоблудием?

- Да - ответил Кураев, и добавил: - С молодости борюсь с плотью, но иногда поборает меня она и я не выдерживаю...

- Иногда... - задумчиво протянул Кирилл и продолжил: - Так что? Дрочим и каемся или дрочим и не каемся?

Кураев понял, что Кирилл задает подобные вопросы к первому лицу множественного числа, имея в виду второе лицо единственного числа - то есть, его, Кураева, имеет в виду не "мы", а "ты", и ответил:

- Вестимо дело, Ваше Святейшество, каюсь. А как же иначе - грешу и каюсь. Сколько раз падет стремящийся к праведности, столько и восстанет... Как же иначе? - ответил Кураев, не почувствовав никакого подвоха.

- Как иначе? - переспросил Гундяев, - А так: на исповеди об этом не говорить, но при этом всю жизнь слезно молить Господа Иисуса Христа и Его Пречистую Матерь наедине, чтобы этот грех простился. А потом, перед самой смертью, все-таки можно и покаяться... Если успеешь, конечно. А если не успеешь - что же, остается надеяться на милосердие Господа и на заступничество Пресвятой Богородицы...

- Что за чушь? - изумился Кураев, - Утаивать на исповеди рукоблудие, не очень крупный юношеский грех, утаивать человеку, давшему обет безбрачия... Да еще когда ты давно привык в нем исповедоваться... Зачем?

- Зачем? Вот, ответь мне на два вопроса, Кураев: во-первых, сколько раз ты после рукоположения в диаконы исповедовался в грехе рукоблудия?

- Ммм...

- Не помнишь? Ну скажи хоть так - больше десяти раз или меньше?

- Больше, Ваше Святейшество, больше...

- А ответь, мне, Кураев, профессорская твоя голова, - кто преподавал тебе каноническое право Православной Церкви и что ты в этом каноническом праве вычитал?

- К чему вы клоните, Ваше Святейшество?

- Я к тому клоню, что по каноническому праву, на первый раз рукоблудие рукоположенному в сан прощается - но только если тот не знал, что творит, - а на второй раз человек должен быть извергнут из сана. А ты, отец Андрей, только что мне, твоему правящему епископу, на исповеди, перед честным крестом и держа руку на евангелии, при незримом присутствии Самого Христа, признался, что не только дрочил больше десяти раз, но и что исповедовался в этом больше десяти раз! И спрашивается: что мне с тобою, Кураев, делать? Даже батюшка в глухой деревне, узнав, что ты исповедуешься в занятии онанизмом во второй раз после принятия сана, должен был бы тебе напомнить, что тебе необходимо снять с себя сан, дабы не носить себе его во осуждение! И что, спрашивается, мне с тобою, Кураев, делать, когда я не только должен напомнить тебе, что в соответствии с каноническим правом ты должен снять с себя сан, но, как твой правящий епископ, должен сам начать процедуру лишения тебя сана?

Наступила тишина. Кураев и Гундяев с широко раскрытыми глазами смотрели друг на друга. Наконец, Гундяев кашлянул пару раз и продолжил:

- Андрей Вячеславович! Вы поймите меня правильно - поскольку вы уже покаялись в рукоблудии прежде, я не собираюсь сейчас выпытывать у вас, как начинающий старец у советского пионера: по скольку раз в день вы дрочили, быстро ли или долго, что при этом воображали, дрочили ли вы по памяти или использовали порнографические картинки - не сомневаюсь, что вы исповедовались у опытных духовников и все это они тщательно исследовали и наложили на вас епитимию соответствующую вашей вине. Меня сейчас другое интересует, меня интересует то, что с вами нужно делать с точки зрения канонического права, а именно тех его мест, которые говорят о несомненном извержении из сана того, кто дрочил после рукоположения два раза и более. Что будем делать с вами, Андрей Вячеславович?

- Одна моя надежда - на церковную икономию... - кротко и уныло ответил Кураев и понурил голову.

- Хм... - улыбаясь, молвил Гундяев, - церковная икономия... Но, как известно, помимо церковной икономии существует и церковная акривия. То есть, преследуя интересы церковной пользы и спасения души грешника или грешников, правящий епископ может, по своему усмотрению, как облегчить, так и утяжелить епитимию либо способ присоединения к церкви. Позвольте вам подчеркнуть - правящий епископ - то есть, я, или собор епископов, но никак не подсудный диакон - то есть, ты, Андрей Вячеславович. К тому же, границы икономии давно очерчены церковными канонами. Икономия - это когда, например, солдат, сходивший к проститутке, начинает семилетнее покаяние в блуде и проводит его через чур усердно - например, когда в первые два года, в которые он должен стоять у входа в храм, не входя к верным, и слезно просить молитв о себе как о великом грешнике у проходящих мимо, вынося и дождь, и стужу, и град, и ветер, - когда в первые два года семилетнего покаяния этот солдат - искренне ли или, наоборот, лицемерно, - будет больше всех лить слезы, громче всех орать о своем недостоинстве и сильнее всех бить себя в грудь и рвать на себе волосы, усиленнее прочих кающихся грешников посыпать себя прахом земным и просить о себе молитв у проходящий - то правящий епископ, заметив его ревностное покаяние, может, по икономии, уменьшить срок этого покаяния с семи лет, скажем, до шести. Ну, до пяти. Но не менее. Вот это и есть икономия. В твоем же случае, Андрей Вячеславович, икономия вообще не применима. Тут только однозначное извержение. Понятно?