- Испортила ты себе голову разным вздором. Ну что ж, напишет он завещание в твою пользу, да?
- Не знаю...
- Если ты не сумеешь заставить его написать завещание - будет глупо. Что ты будешь делать, когда он умрёт?
- С тобой жить.
- А жену - отравить прикажешь?
Капитолина засмеялась тихонько:
- Ты - удивительный! Ты даже и говоришь, как преступник...
- Слушай, - сердито сказал доктор, глядя в зеркало, где отражалась дверь, - если ты не сумеешь обеспечить себя...
- Ах, перестань! Ну, сделаюсь кокоткой - это очень интересно, почитай-ка...
- Вздор!
- По-твоему, и madame Дюбарри - вздор? И Диана де-Пути? - спросила женщина.
Доктор, загнув бородку к носу, молчал, а она говорила с удивлением:
- Просто ужас, какой ты невежда, как мало знаешь историю и женщин... Когда мы будем жить вместе, я тобою займусь. Нужно читать, а то и говорить не о чем, согласись...
В стёкла бил дождь. Сухо скрипел паркет под ногами доктора. Отражение огня, ползая по ножкам стола, странно оживляло его, казалось, он раскачивается и сейчас тоже пойдёт по комнате, звеня рюмками и стаканами.
- Я попробую поговорить с ним о завещании, - говорил доктор. - Но он относится ко мне подозрительно. Он сильно болен. Следовало бы его уложить...
Усмехаясь, Капитолина сказала:
- Уложить - это говорят преступники. Я его уложил, уложу...
Пошатываясь и мыча, вошёл Паморхов, высоко подняв брови, прислушиваясь и спрашивая:
- Вы - о чём?
- Капитолине Викентьевне необходим массаж, если она не хочет полнеть.
- Да, я не хочу. Уж я и так кубышка...
- Э-с,- сказал Паморхов, опускаясь в кресло,- массаж, да... Не перейти ли в гостиную?
- Здесь больше воздуха, - заметил доктор. - И во всех хороших романах беседуют у камина - так? - спросил он женщину.
Она кивнула головой.
- Что же ты хотел сказать этой историей с девушкой? - спросил доктор, усаживаясь против хозяина.
Паморхов усмехнулся, оглядываясь, и, помолчав, сказал:
- Да, я понимаю, что не вышло у меня. Я хотел рассказать что-то благородное, героическое, а вышло - озорство... Тут пропущены детали, вот в чём дело... Детали - это иногда самое главное...
Он задумался, опустив голову.
- Может быть, ты ляжешь отдохнуть? - спросил доктор.
- Да... со временем, - ответил Паморхов и снова замолчал.
Ветер шаркает по стене дома, стучат болты ставен, гудит в трубе. По большой пустынной комнате, в сумраке её, торопливо растекается сиповатый, угрюмый голос.
- Я - революционер, повыше сортом этих, обычных, цеховых! Они передвигают с места на место внешнее, хотят переместить центр власти... как-то там расширить власть, раздробить... это штука ординарная, механическая! А я старался расширить пределы запрещённого в самых основах жизни, в морали... и прочее там... Против каждого "нельзя" я ставил своё "почему?" Я, так сказать, мирный воин... Жизнь -- странная штука. Это, кажется, Достоевский сказал. Или - Гоголь? "С холодным вниманьем посмотришь вокруг - жизнь странная штука". Можешь представить - выхожу я из училища в полк, а этот гусь, Брагин, там же! Чёрт знает что... оказывается, кончил медицинскую академию и служит младшим врачом... пользуется вниманием, уважением, да...
- Ну - что же? - спросил доктор.
- Ничего. Зачем нам встречаться, а? Говорят - мир велик.
- Ты, кажется, что-то устроил ему?
Паморхов сердито взглянул на доктора, спросив:
- Почему ты знаешь?
- Я встречал его. Вместе жили в Вологде.
- Ну? Он сослан был?
- Да!
- Гм... Какой же он?
- Хороший врач. Пил сильно...
- Пил? Э-с... Удивительно - все встречаются... Он рассказывал про меня?
- Нет. Впрочем, не помню...
- Рассказывал, значит...
Капитолина сидит, неподвижно глядя перед собою, точно спит с открытыми глазами. Лицо её сильно покраснело, рот полуоткрыт, она дышит бурно; косые глаза доктора упёрлись в грудь её и точно прижимают к спинке кресла.
- Факты! - бормочет Паморхов, наливая коньяк. - Собственно говоря, я растратил себя по мелочам. Кажется - жил, жил, и даже очень, а вот вспоминаешь - и всё хлам, пустяки всё.. И как будто нет, не было фактов, а только одна философия... чёрт возьми мою наружность!
- Ты бы лёг, в самом деле...
- Не хочу, - грубо говорит Паморхов, оглядывая комнату. - Капочка, прикажи зажечь огонь, что тут за погреб! И этот дурацкий цветок... когда висели драпри, он не лез в глаза так... нахально!
Капитолина протянула руку к звонку на столе, но не достала его и, бессильно уронив руку на колени, улыбнулась сонно.
- Не хочется света... так уютнее!
Паморхов хрюкнул и снова заговорил:
- Это, говорят, нехорошо, но я не люблю честных людей, так называемых передовых и честных. В некрологах всегда пишут: "Это был человек передовой и честный". Они меня раздражают... чёрт их знает чем, но - нестерпимо! Был еврей, держал лабораторию для исследований каких-то... ну, вообще химик! Чахоточное такое существо, глаза огромные и, знаешь, эдакие... с выражением затаённой муки, как пишут в стихах. С упрёком всему миру и мне. Мне особенно! Все дудят о нём: честнейший человек, святая душа... Невыносимо! Я живу на одной улице с ним, встречаемся... Идёт гулять с детьми, девочка у него - превосходная девочка, такая, брат, красавица, лет семнадцати... Два мальчика... Бывало, встречу его, и даже дрожь пройдёт, - ах ты, думаю, козявка! И не потому, что он еврей, а так, вообще, раздражает...
- Ну, чем же кончилось? - тихо спросил доктор.
- Погубила его химия... знаешь, седьмой год, тогда не церемонились...
Паморхов помолчал, вздохнул и спросил глухо:
- По-твоему, злой я или нет?
- Вероятно, нет, - сквозь зубы сказал доктор.
- Нет?
- Но бываешь не злой, а хуже злого.
- Хуже, да?
- Ты очень возбуждён, иди, отдохни, советую...
- Не хочу же! Д-да... так вот, всё у меня на пустяки и пошло. Бабы, конечно... Это, брат, вопросище - бабы, а? Капочка, я не про тебя... ты дана мне судьбой не в наказание, а в награду.
- Что ж, - сказал доктор, медленно и неохотно, - и за грехи должна быть награда. Грешить нелегко, когда занимаешься этим серьёзно.
- Э-с, - вскричал Паморхов и хрипло засмеялся, - я грешил серьёзно! Забавные бывали истории. Был у меня приятель, товарищ прокурора Филиппов, удивительно остроумная скотина... Мы с ним на пари гимназистку одну травили, кто первый? Изящная такая гимназисточка, дочь учительницы, француженки... рахат-лукум! Досталось мне. И триста рублей выиграл. Плакала, конечно, просила - женись, говорит! Я говорю: "Mademoiselle, надо было вести себя осторожно!.." А у Филиппова была пассия, жена одного судейского, дама с нервами и принципами...
