Может быть, обострение противоречий между пролетариатом и капиталом стало истинной причиной мировой войны? Тоже неверно. Начинать войну в условиях роста социальной нестабильности было бы безумием для европейских монархий, которые всегда объединялись для борьбы с революциями, если хотя бы вспомнить, что подписание Портсмутского мира, положившего конец Русско-японской войне, было ускорено революционными событиями в России. Вильгельм II к 1914 г. наладил отношения имперской бюрократии с умеренными социалистами, те же шаги, только очень неуклюже, предпринимал Николай II в отношении российских социалистов.
Большевистская версия тех событий гласила, что главную роль в разжигании войны сыграли интересы крупного капитала. С этим тоже трудно согласиться. К 1914 г. европейские финансово-промышленные группы были настолько интернационализированы и зависимы от трансграничного движения капиталов, что глобальная война могла привести к экономическому кризису таких масштабов, который был в состоянии разрушить все построенные с таким трудом рыночные системы, что в итоге и произошло в России. Выигрыш от военных заказов уничтожался потерями от войны, включая призыв на фронт рабочих и уход с рынков тех стран, с которыми приходилось воевать, к этому надо добавить инвестиции в специфические активы, которые невозможно было реализовать после войны, а также стоило бы упомянуть об ускорении амортизации.
Причины Первой мировой войны те же самые, что и в остальных войнах, – амбиции политиков и генералов, для ограничения которых в европейских странах не было институциональной защиты, в частности армии не были подконтрольны обществам. Впрочем, у этого глобального конфликта была важная особенность – мы не видим той важной компоненты ряда других крупных конфликтов в Европе – борьбы революционеров с консерваторами, так как социалисты на Западе поддержали в 1914 г. свои правительства. Если в начале Наполеоновских войн революционно настроенные интеллектуалы в государствах Германии поддерживали Наполеона, то в 1914 г. мы наблюдаем обратное.
Германию после Первой мировой войны обозначили в западной и российской историографиях как оплот консерватизма и юнкерской реакции, последняя и стала якобы источником глобального конфликта. Однако юнкерам как раз не были выгодны проекты строительства колониальной империи, поддержанные Вильгельмом II, и конфликт с Британией, которая была основным рынком сбыта немецкой сельскохозяйственной продукции. Та самая «юнкерская реакция» и настояла на знаменитом совете в Спа на отречении Вильгельма II. Германская империя, учтем важный аспект, к 1914 г. была конституционной монархией с правом всеобщего голосования на выборах в рейхстаг, за исключением женщин (в Британии до 1918 г. действовал жесткий имущественный ценз). В отличие от Германии, ее главный противник на Востоке – Россия – обладал гораздо более консервативной моделью общественного устройства.
Германия была почти единственной страной в Европе, которая была готова экспортировать капитал в страны Ближнего Востока и Османскую империю, не требуя от их народов ограничения собственного суверенитета. Оккупация Ирана Россией и Британией в 1907 г. показала, что многие европейцы готовы продолжать следовать модели отношений с мусульманами по принципу «победитель всегда прав». Кайзеровская Германия стала практически единственным государством Европы, которое официально осуществляло программу возрождения культуры евреев, признав тем самым их полноправными гражданами. Именно в Германии были проведены знаменитые социальные реформы Бисмарка, давшие начала пенсиям по старости и инвалидности, всеобщему бюджетному здравоохранению, государственному среднему образованию. На фоне всего этого противники Германии в Первой мировой войне выглядят консервативными режимами с их приоритетом свободы рыночных отношений, или фактически одной из форм социального дарвинизма.
Германии не повезло с альянсами. Италия перешла на сторону Антанты. Австро-Венгрия имела слабую армию и множество внутренних проблем, около 10 % населения этого государства составляли немцы, что создавало известные сложности с формированием внутренней политики во время войны. Османская империя была, как известно, «больным человеком Европы». Единственным крупным эффектом от вступления Турции в войну на стороне государств Центра стало то, что для России оказался перекрыт выход в Средиземное море, что значительно подрывало ее экономику. Болгарию следует рассматривать как номинального союзника Германии.
Австро-Венгрия была еще и слабым в военном отношении союзником, потому что соглашение 1867 г. Габсбургов с венгерской аристократией определяло, что вклад Венгрии в оборону империи должен был составлять заметно меньше, чем для немецкоязычных провинций. Только в 1912 г. Вена смогла пойти на радикальное увеличение военного бюджета, который в 1911 г. был почти в 2,8 раза меньше, чем у Германии, и примерно в 2,2 раза ниже, чем у России[2].
В 1912 г. Вена потратила на постройку флота 150 млн крон, или почти пятую часть военного бюджета империи. При таком финансировании вооруженных сил Австро-Венгрия могла ежегодно призывать на срочную службу 100–130 тыс. человек. В 1912 г. были призваны 181 тыс. человек, но было уже поздно, армия имела слабый людской потенциал и состояла к лету 1914 г. из 48 дивизий, слабо оснащенных артиллерией и пулеметами.
В канун Великой войны Вена развернула в Галиции 11 кавалерийских дивизий, которые должны были прикрыть развертывание резервных пехотных дивизий. Однако на Украине Санкт-Петербург держал 36 кавалерийских дивизий. Австрийцы были тем не менее убеждены в своем превосходстве над своим восточным противником. Австрийский Генштаб был вдохновлен на проект большой войны неудачей сербов в Боснии в 1909 г., Россия тогда ограничилась дипломатическим вмешательством из-за позиции Франции, не ставшей поддерживать Николая II. Тем не менее к 20 июля 1914 г. Конрад фон Хетцендорф понимал, что конфликт с Россией невозможно избежать в случае агрессии против Сербии, но 25 июля он все-таки отдал приказ только о частичной мобилизации против сербов[3], хотя 29 июля он сказал императору, что Австрия находится на грани войны с Россией[4], и это – загадка, требующая глубокого анализа тех событий.
Можно ли было избежать войны в 1914 г.? Как признавался во время Первой мировой войны сам канцлер Германии Бетман Хольвег, такая возможность была. Как вспоминал Б. Хольвег, 5 июля 1914 г. Вильгельм II вызвал его в Потсдам для консультаций, в ходе которых объяснил, что новый балканский кризис не должен перерасти в крупную войну, но в то же время Германия не бросит в беде Австро-Венгрию. По сути, кайзер поставил перед кабинетом министров две взаимоисключающие задачи в случае, если Санкт-Петербург собирался решительно противостоять Вене.
Как часто случалось, Вильгельм II передал право принимать судьбоносные решения своим военным, которые в тот же день, 5 июля 1914 г., после совещания пришли к заключению, что Россия не вмешается в конфликт, поэтому можно смело послать германские контингенты на Балканы. Однако, как добавил во время того судьбоносного совещания начальник Генерального штаба Мольтке, Австрия едва ли решится на войну, в чем его убедил канцлер.
6 июля 1914 г. утром Б. Хольвег дал заверения австрийскому послу, что Германия поддержит Австро-Венгрию в сложной ситуации в ее конфликте с Сербией и Германия считает, что Вена имеет в этом вопросе полную свободу действий. Хольвег не сказал ни слова австрийскому послу о войне и военной помощи Вене, но тот понял все по-своему, передав домой сообщение, в котором уверял австрийскую партию войны, что Германия готова следовать вместе с Австрией до конца.
В начале июля в Германии были убеждены, что сербская проблема будет решена Австрией самостоятельно быстро и при незначительных затратах. Берлин обнадеживал себя тем фактом, что династические связи обеспечивали лояльность и даже союз между германо-австрийским альянсом и Болгарией, к этой коалиции могли присоединиться с большой вероятностью Румыния и Греция. Таким образом кайзер намеревался изолировать Россию на Балканах еще до того, как прогремят первые выстрелы, впрочем, в серьезность намерений русских начать войну Вильгельм II, как следует из его беседы с канцлером Хольвегом, не верил, как не верило этому и германское верховное командование.
