- Я не собираюсь оправдываться. Моя судьба уже решена и все здесь ждут необычайного зрелища нынче вечером. Я признаюсь в том, что нападение на очередную безродную смертную на площади было совершенно по моему наущению, это я подпоил и натравил на неё людей. И считаю, что поступил правильно. Король сделал из дворца базар, над нами стоят простолюдины, не знающие толк в государственном управлении, поэтому ничего не делается для процветания мира и возвращения ему первоначального вида без всяких смертных и вед, которые тащат сюда подружек, в то время как мы задыхаемся тут в пыли. Все, кто хочет вернуть золотой век должны восстать...
- И занять место рядом с тобой? - крикнули из толпы.
- Ну, кто-то всё же избежал наказания, так как происшествие в здании гильдий это уже не моих рук дело. Я никого не убивал, хотел только припугнуть. И не одобряю кардинальных мер, но считаю, что Илорен и Терхенетар должны уйти и передать власть более сведущим людям.
- Довольно, барон, мы учтём ваше признание. - Сказал судья. - Может кто-нибудь хочет последовать примеру барона и чистосердечно во всём признаться?
Слуги, верные своему господину до самого конца, сказали, что разделят его участь, какой бы она не была. Все они отказались от защиты. Напоследок, Магор произнёс, обращаясь к присяжным:
- Но помните, что этот выбор останется на вашей совести. Ваши правители спрятались, побоявшись смотреть нам в глаза, переложив ответственность на горожан. Ибо знают, что сегодня нас казнят за их слабость и трусость.
В зале прошёл взволнованный гул. Последние слова барона попали в цель. Отсутствие Илорена и Терхенетар в такой важный момент многим казалось странным.
Присяжные удалились, а судья пригласил премьера в свой кабинет и дрожащим от волнения голосом, теребя парик и пряча глаза, спросил:
- Ваше превосходительство, я всё понимаю, воля короля и мятежники и королева, но может не стоит так строго. Просто неразумные... Ну, можно ли за некоторые заблуждения так наказывать?
- Если бы эти люди занимали свою вечность чем-нибудь более мирным, нежели организация вооружённых нападений, то их заблуждения никого бы не смущали. Кто-то всё же совершил убийства и они до сих пор на свободе, может это сообщники наших неразумных подсудимых сговорились сразу после заключения под стражу товарищей? Никому не хочется прибегать к подобной мере, но строгость наказания должна заставить остальных понять всю серьёзность подобных действий и оградить нас от бунта, который может вспыхнуть в любой момент.
- Я не знаю смогу ли приговорить к смерти, это же так чудовищно.
- Вам придётся.
На этом разговор закончился и премьер вышел на улицу, чтобы вдохнуть свежего воздуха и ещё раз представить последствия сегодняшнего дня, когда новости об этом разлетятся повсюду. " Никто не верит в казнь и не поверит, пока эта компания не умрёт и их тела не увезут к братской могиле, вырытой за городом. Без церемоний и прощаний, без памятников и эпитафий. Чтобы о них все забыли, как о страшном сне. Вот тогда сказка закончится, и Мир начнёт взрослеть по-настоящему". Вдруг он подумал о Елизавете и Илорене, пожелав ему про себя удачи неожиданно для себя самого, улыбнулся и вернулся в зал.
Присяжные объявили обвинительный вердикт, и судья зачитал приговор. Только после этого настоящее волнение прошибло преступников, и они стали озираться, словно ожидая окончания спектакля, который не собирался заканчиваться. Казнь была назначена на тот же вечер и все разошлись по своим делам до заката. Взволнованный Рамси вместе с верным охранником Гвидо тенью следовал за своими единственными девятью заключёнными, которых конвоировали гвардейцы. Он даже попытался подкупить присяжных, чтобы узников приговорили к длительному заключению в тюрьме, вместо казни, но безрезультатно. Теперь он старался отвлечь всех рассказами о праздничном ужине, на котором они будут весело кутить назло всем чёрствым людям, пусть и в последний раз. Узники ожидаемо не отвечали на эти попытки. Для последней трапезы была выбрана небольшая таверна, в которой приговорённых уже ждали семьи и близкие. Охрана оцепила здание, притихшие Рамси и Гвидо с тоской наблюдали за сценой прощания, заняв места в углу, чтобы не мешать и при этом не упускать никого из виду во избежание возможных недоразумений.
К барону допустили только семью - жену - тихую скромную женщину с опухшим от слёз лицом, двух дочерей и трёх сыновей, похожих на него и внешне и, судя по решительным жестам и той ярости, с которой они шёпотом спорили между собой о чём-то, по характеру. К его вассалам так же приехали жёны с детьми, но эти только тихо укоряли супругов и отцов, стараясь держаться подальше от семьи сюзерена. Расслышать можно было лишь причитания женщин, которые постепенно образовали отдельный кружок и стали обсуждать свои тщетные попытки вызволить мужей из заточения и безрассудство, с которым те соглашались на смерть.
- Мне кажется, что на этот шаг правительство не пойдёт. Просто попугают, и может ещё подержат в заточении, но потом помилуют - сказала жена барона, всхлипывая.
- Да-да, я тоже так думаю. Ведь не могут же у нас, в нашем светлом и добром Мире по-настоящему казнить. И все в этом уверены - поддержала её жена одного из вассалов, но при этом старалась не смотреть в глаза баронессы, злясь на её мужа за опрометчивые слова на суде, обратившие толпу против подсудимых.
Рамси тоже не верил в серьёзность происходящего, с Мортом всё было похоже, только не заходило так далеко, но он и вины не признавал. В целом атмосфера в таверне сложилась скорее деловая, чем сентиментальная, осуждённые отдавали последние распоряжения и старательно избегали обсуждения предстоящего вечера. Никто не стремился объединиться в этот решительный момент и предаваться маленьким житейским радостям. Все хлопотали, разбившись на маленькие группки.
Тюремщик тихо прошептал своему помощнику:
- Неужели им до сих пор важна аристократичность? Какие они суетливые в эти последние минуты.
- Дети барона станут мстить, сейчас договариваются о том, как это сделать - спокойно ответил Гвидо и, отвернувшись от арестантов, грустно улыбнулся своему старому другу.
Так они и сидели, пока не подошло время отправляться к месту казни. И единственный тюремщик даже обрадовался, когда все эти разговоры были закончены. Сегодня на площади не было лотков, и народ толпился не просто из любопытства, а из какого-то другого, более глубинного и древнего чувства. Это была непреодолимая тяга к острым ощущениям, чувство собственной безопасности, сознание своей невиновности, сочувствие и осуждение и, конечно же, страх, пригвождающий к месту, вместо того, чтобы гнать отсюда.
Вот приговорённых возвели на эшафот и расставили по местам. Всё было таким же, как всегда и только страшные орудия казни в мягком свете вечера щекотали нервы. Вот на балконе ратуши показались министры и замерли, глядя на жуткое возвышение. Высоко в небе пролетела стая птиц и многие провожали их взглядами, пока глашатаи повторяли текст приговора. Вот барона связали, положили на живот и закрепили голову, остальным набросили петли на шеи. В парке неподалёку ветер прошелестел в кронах деревьев и палачи в чёрных масках подошли к рычагам орудий. Толпа отпрянула и истошные крики "Помиловать!" заглушили скрип приведённых в действие механизмов.
18.
На дрожащей ладони Урсулы была кровь, лицо её осунулось и тяжёлое хриплое дыхание звучало оглушительно в тишине, наступившей после чудовищного приступа кашля, который только что сотрясал её тело. Арчибальд тихо произнёс:
- Лиза, пожалуйста, спустись вниз, проверь, как там Самра.
Елизавета в ужасе смотрела на скорчившуюся в кресле веду и не сразу пошла исполнять его просьбу. Медленно она покинула комнату, в которой ещё пару минут назад Урсула пыталась казаться весёлой и отвлекать всех от серьёзных мыслей. Гор заболел, и Арчибальд никого к нему не пускал и ни с кем не разговаривал. Лиза, попытавшаяся заговорить с ним и с ведой несколько раз за прошедший день, наткнулась буквально на грубость и оставалась в привычном неведении.
