– Твоя-то как фамилия? – улыбнулся Сергеев.

– Анохины мы… – смутился парень. – Вовкой зовут.

– Спасибо за доверие, Вовка. – Сергеев пожал ему руку. – Иди работай, ты правильно сказал: слово большевика – закон! – Сергеев подошел к Бушмакину и Коле:

– Вот и решен вопрос о сроках. Шесть дней, только шесть дней.

– Как было? – повторил Анохин вопрос Коли. – Ну, шел политчас. Бригадир говорит: иди, Анохин, узнай в кассе, не будет ли после обеда получки? Я говорю: а как уйти? Неудобно! Да и интересно – про Гитлера разговор шел, про национал-социализм. Ну, все же пошел. Тихоныч в кассе сидел, чего-то ждал. Спрашиваю: деньги будут? «Вали, говорит, отсюда, когда объявят, тогда придешь».

Анохин перевел дух и продолжал:

– Он старик вообще-то добрый… был, – Анохин вздохнул, – я к нему и пристал. Нагрузки, говорю, у меня общественные, мне надо все успеть и потому – очередь вовремя занять. А вот стоит ли занимать? Подскажи. Он мне подмигнул, ну я понял, что стоит, и ушел. А назад иду – навстречу поднимается по лестнице Евстигнеев с мешком и два наших охранника. Само собой – я пулей в бригаду, ору: «Давай, очередь занимай! Есть деньги!» Ну, бригадир меня и отправил назад – на всех, говорит, займи… Всё, товарищ начальник. Остальное вы знаете. – Анохин опустил голову, сказал с болью: – Жалко их всех… Все, кроме Тихоныча, еще нестарые, жить да жить.

Коля внимательно посмотрел на парня:

– Слушай. Ты не думай, что мы долдоны или с головой у нас плохо. Просто в нашем деле подчас самая мелкая подробность – ключ к решению всего дела. Я к чему? Ты вспомни и подробно расскажи, что и как было после того, как ты снова пришел в кассу.

Анохин почесал в затылке:

– Пожалуйста. Ну, первое, очередь собралась – хвост на улицу. Я вижу такое дело, – нырь вперед! Все орут, отвечаю: у меня занято! Так на самом же деле! Я же был первый! Подгребаю к окошечку, а там, как всегда, первым стоит Ровский – пожилой такой, из бухгалтерии. Ну, ему и книги в руки, я не обиделся. Встал рядом, жду. Десять минут ждем, двадцать. Ровский стучать начал в окошечко, возмущаться.

– А ты?

– Я молчу, внимания не привлекаю, а то ведь, знаете, враз выпрут. – Вовка улыбнулся. – Тут Ровский сует мне свой чемоданчик и лупит в окошечко обоими кулаками!

– Что за чемоданчик? – уточнил Коля.

– А над ним весь завод смеется. Он с этим чемоданчиком даже в сортир ходит. А внутри – бутерброды с котлетами, ей-богу! Сам видел! В общем, лупит он, а Тихоныч ни гугу! Молчит. Все закричали, такой гам пошел. Тогда Куделин из ЧЛЦ говорит: давай дверь выбьем! Ничего, общественность в случае чего за нас заступится. Ну, вышибли дверь.

– Остальное я знаю, – прервал Коля. – Ты, Анохин, глаз имеешь острый. Это хорошо. Держи ушки на макушке. Если что – вот телефон, звони. – Коля записал номер на листке календаря и отдал Анохину.

– Найдете? – Анохин с недоверием посмотрел на Колю.

– Сам слышал, товарищ Сергеев дал нам только шесть дней. Шесть дней, Анохин.

Как и обычно в таких случаях, на совещание приехал Сергеев.

– Докладывай, – приказал Бушмакин Витьке.

– Убиты четыре человека: старший кассир Анисимов, иначе – Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два работника заводской охраны – Иванов и Куликов. Трое, а именно Иванов, Анисимов и Евстигнеев застрелены из одного и того же оружия, в предварительном заключении баллистической экспертизы называется наган вахтера Куликова, но это уточняется. Сам Куликов – это тоже предварительное заключение – убит из нагана вахтера Иванова. Оба револьвера имеют в стволе свежий нагар, в первом не хватает трех патронов, а во втором – одного.

– Характер ранений? – спросил Бушмакин.

– Анисимов и Евстигнеев убиты выстрелами в затылок, Куликов – в сердце, Иванов – в переносицу. Смерть наступила у всех мгновенно, – Витька обвел присутствующих взглядом и добавил: – Доктор говорит: это хорошо, что они умерли сразу, не мучились.

– Умеет стрелять, – сказал Сергеев. – Опытный.

– Почему не «опытные»? – пожал плечами Бушмакин. – Какие у вас основания считать, что преступник был один?

– А почему вы думаете, что не один? – парировал Сергеев.

Коля прикрепил к стене план кассы и здания, в котором она находилась.

– По словам свидетелей получается так, – сказал Коля, – что все четверо без пяти два были живы и здоровы, а ровно в два – мертвы! Прошу учесть, что именно без пяти два стало известно о зарплате, начала сбегаться очередь, в коридоре набилось полно народу… Как могло произойти, что никто ничего не заметил, не услышал? Нельзя заподозрить несколько сот людей в сговоре или трусости. Прошу изучить план. Вы видите: постороннему человеку, да и не постороннему, спрятаться здесь негде и уйти, да еще с мешком денег, – невозможно.

– Ваши предложения? – спросил Сергеев.

– У меня их нет… Пока нет, – уточнил Коля.

– Да… – Сергеев пожал плечами: – Плохо. Первый день уже на исходе.

Все молчали. Если бы эти слова произнес не Сергеев, а кто-нибудь другой, они вызвали бы бурю гнева и поток возражений. Но Сергеев был из своих свой. Он знал, что такое зловещий посвист бандитских пуль, бессонные ночи и горечь поражения. Он был товарищем по борьбе. С ним незачем было спорить, его незачем было уговаривать, что дела не так плохи, как кажутся, и в конечном счете все образуется. Дела были плохи, очень плохи, и все это отлично понимали. По горячим следам преступление раскрыть не удалось, а это обещало затяжной и трудный розыск, ибо с каждой следующей минутой время все больше и больше склоняло чашу весов в пользу преступников или преступника, оставляя уголовный розыск в болоте неведения, лихорадки и ложных бесперспективных направлений, которые все равно необходимо отрабатывать, но которые – и все это знали – к успеху не приведут.

– Завтра я должен услышать от вас совершенно четко, – сказал Сергеев, – какое направление, какую версию вы считаете, наиболее перспективной. На ее отработку я прошу тебя, Бушмакин, поставить лучших людей. – Сергеев посмотрел на Колю. – И последнее. Рабочим выдадим деньги на шесть дней. Если в течение этого времени вы окажетесь несостоятельными, – вы будете нести ответственность за все дальнейшее. Не говорю о моральном уроне, о подрыве авторитета Советской власти и доверия к ней, не забывайте, есть еще и заказ. Заказ флота под угрозой срыва! Этого допустить нельзя. До завтра. – Сергеев ушел.

Воцарилось молчание. Дым от дешевых папирос – «гвоздиков», как их называли оперативники, свивался под потолком в затейливое облако.

– Какие будут мнения? – наконец спросил Бушмакин.

– Колычева бы сейчас послушать, – с тоской сказала Маруська. – Вот была голова.

Нил Алексеевич Колычев умер в декабре 1931 года – внезапно, в своем кабинете, как писала газета управления, умер на боевом посту. Похоронили его почетно, с трехкратным оружейным салютом и речами. Когда у Елизаветы Меркурьевны спросили, какой бы она хотела видеть памятник на могиле мужа, она молча кивнула в сторону скромных обелисков со звездочками, которые возвышались над могилами Гриши, Никиты и Васи. Доложили Кузьмичеву. Он долго раздумывал, потом сказал:

– Уважьте блажь старухи. Только без звездочки.

Памятник установили, а весной, когда Коля приехал на кладбище, чтобы поправить осевший холмик, он увидел, что обелиск Колычева венчает красная пятиконечная звезда. Так она и осталась на памятнике – вопреки мнению товарища Кузьмичева.

– Да, – нахмурился Бушмакин. – Я бы тоже очень охотно выслушал мнение Нила Алексеевича. Но что толку о несбыточном мечтать?

– Я все время задаю себе вопрос, – задумчиво сказал Коля. – Почему два человека убиты выстрелами в затылок, один в переносицу, а владелец оружия, которым совершено убийство, застрелен в сердце?

– Тебя механика этого дела интересует, что ли? – спросила Маруська.

– Ответить на мой вопрос – это значит восстановить картину нападения.