Коля слушал Тихона и вспоминал свою встречу с Лукичом и Платонидой. Тогда – сами полуголодные – они радушно напоили его и Машу молоком. Лукич суетился около трактора, вел бесконечные разговоры о будущей артели. И вот их нет. Они прожили недолгую жизнь, прожили ее в голоде, холоде, бесконечных заботах о хлебе насущном, о полене дров, об одежонке. Потолок в избе – углом вниз. Пол в избе – углом вверх. Всегда больные, золотушные дети – теперь последний сын остался сиротой. Всегда горе, нужда, долгие зимние вечера, бесконечные, выматывающие душу ночи, когда нечем укрыться, а утром нечем разжечь печь. И вот теперь, когда пришли, наконец, иные времена и впереди, пусть далеко, но забрезжил рассвет и стало ясно, что стоит жить на земле, и счастье – это не поповские проповеди, а земля, которая принадлежит тебе и кормит вдосталь, платя добром за стертые руки, сбитые ноги и спину, которую к заходу солнца уже не разогнуть, – вот теперь, когда все стало так обнадеживающе хорошо, – бандитская пуля обрывает жизнь, а рассвет снова сменяет ночь, уже навсегда.

«Нет им пощады… И не должно быть, – подумал Коля. – Пусть получат полной мерой, ибо сказано справедливо: „какой мерой меряете – такой и вам отмерено будет“…»

– Как знаешь, – Коля повернулся, чтобы уйти. – Если потом начнутся провалы – я тебя предупредил, на меня не вали!

– Подожди, – Феденька разгладил записку, еще раз прочитал. – Тут сказано – в десять… Давай так: я пошлю тебя, ты посмотришь…

– А ты скажешь, что я все придумал? – спокойно возразил Коля. – Нет уж. Пойдешь со мной.

– Если ты, не дай господь, прав. – Феденька жалко сморщился и всхлипнул: – Я, Коляча, от разрыва сердца кончусь! Ты меня пожалей! Я Скуластого пошлю, лады?

– Твое дело. Веришь ему – посылай, – нехотя согласился Коля и удивился тому, как неожиданно совпала кличка бандита с тем прозвищем, которое он, Коля, дал ему при первой встрече. – И второго кого-никого пошлю, – оживился Феденька. – Если ты, не дай господь, не обмишулился, – вот и выйдет из вас троих трибунал! – Феденька захохотал. – Ну, уж вы сами там решайте. А в случае, если ты, не дай господь…

– Завел шарманку, – перебил Коля. – Как там маруха моя?

– Да ничего, – вздохнул Феденька. – Еще двоих приложила – ходють с опухшими харями. Зверь она у тебя, не любит людей.

– Если что – я из тебя, блаженный, кирпичей для храма наделаю, – пообещал Коля.

Феденька помахал рукой и скрылся в лесу.

Нужно было придумать, как выманить бандитов на встречу Серафима с Коломийцем.

И Коля придумал. На листе ученической тетради Коломиец по просьбе Коли написал: «Встретимся у вас в 10 вечера. Необходимо обсудить очередное задание. Обеспечьте сохранение интимности». Потом Коля скомкал записку и поджег. На обгорелом обрывке читалось следующее:

– Представлю записку Феденьке, – сказал Коля. – Я посмотрю, как он откажется это проверить.

– Согласен, – кивнул Коломиец. – Он не откажется. Будь начеку.

…Феденька бесновался, выходил из себя и каждые три секунды выдергивал из кобуры наган.

– Не верю! – вопил он истерично. – Это ты, Коляча, придумал! Да мало ли какая записка? Серафим? Отец? Нет!!!

Встреча была назначена на десять, и главной заботой Коли было сделать так, чтобы Серафим к этому времени никуда не ушел. Коля то и дело заглядывал в горницу, но все шло по плану – Серафим водрузил на нос очки и старательно шелестел страницами библии.

Без четверти десять Коля вышел во двор – его уже ждали Скуластый и Лысый, из руководства банды.

– Веди, – приказал Лысый.

– Из моей комнаты я в горницу дыры провертел, – сказал Коля. – Все видно и слышно. Занимайте места, я пойду ему скажу, что посланный приходил, Федя меня в лес зачем-то требует…

Все прошло гладко: Скуластый и Лысый уселись у наблюдательных отверстий, Серафим без малейших подозрений отпустил Колю. Пробило десять. Коля осторожно влез в окно своей комнаты и занял место рядом с гостями. Прошло еще пять минут. Внезапно с улицы осторожно постучали в ставень. Серафим удивленно выглянул:

– Кто там?

– Я, – послышался голос Коломийца. – Откройте, Черный.

Серафим покачнулся, схватился за сердце. Потом заметался по горнице. Коля торжествующе посмотрел на бандитов, те переглянулись в растерянности.

«Только бы он вошел, только бы он успел, пока Серафим не схватился за маузер. В комоде маузер, в верхнем ящике», – лихорадочно соображал Коля.

Коломиец вошел вовремя:

– Одни, как и условились?

Серафим хватал ртом воздух – он был настолько обескуражен, настолько не мог ничего сообразить, что Коля с радостью понял: первый раунд схватки выигран.

– Давайте сразу к делу, Черный, – продолжал между тем Коломпец. – Сообщение ваше мы получили, это гражданский ваш подвиг, мы считаем, что вы за него заслуживаете всяческой похвалы теперь и снисхождения в будущем. Если вы на самом деле сдадите нам вашу группу, мы гарантируем вам немедленный отъезд за границу, в любую страну по вашему желанию, и даже сохраним вам это, – Коломиец снял икону «Смоленской богоматери», вскрыл тайник и высыпал на скатерть содержимое.

Серафим застонал и повалился на стол лицом вниз. Он пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось, он только мычал.

– Чтобы дать вам возможность легальной деятельности, церковь в Грели решено не закрывать, – сказал Коломиец.

– Ну, хватит! – пробормотал Лысый. – Тут и недоумку все ясно. – Он взвел курок нагана.

– Нет, – повернулся к нему Коля. – Нет, уважаемый. Поп не верил – мне. Мента пришить велел – мне. Жизнь под пули ставил – мою. А сам кто? Предатель, гнида, ссучившийся поп!

Коля выдернул из-за пояса кольт, с криком ворвался в горницу; он играл, ломал, что называется, комедию, но вдруг в какой-то момент подумал, что этот крик и искаженное лицо – это не комедия, а самая настоящая ненависть.

– Бей продажных! Бей!

У Серафима было узкое, белое, иконописное лицо. Он вяло прикрывал его обеими руками и что-то бормотал – неразборчиво и быстро. Коля выстрелил. Серафима отбросило к столу, он упал на него и остался лежать, раскинув черные рукава рясы, как крылья.

Коломиец рвал застежку кобуры. Она не поддавалась, и тогда Коломиец бросился навстречу Коле, и в этот момент Коля выстрелил второй раз. Коломиец закричал что-то и покатился в угол избы. Коля сгреб драгоценности в карман:

– Керосин тащите, он в коридоре! Торопись, фраера…

Лысый и Скуластый послушно приволокли бидон с керосином. Лысый посмотрел на Серафима, потом ногой перевернул Коломийца:

– Знакомый… Да никак это… – он восторженно взглянул на Колю и взмахнул пухлыми ручками: – Это же сам… Коломиец! Ге-пе-ушник! Н-да, молодой человек… Далеко пойдете, это я, бывший жандарм, вам говорю. И бывший офицер контрразведки. Позвольте руку пожать…

– После! – уже спокойнее сказал Коля. – Чего ждете? Поливайте керосином и айда отседова!

Выплеснули керосин. Скуластый чиркнул обломком напильника по кремню, раздул фитиль и швырнул его на пол. С ревом взвилось пламя.

– Рвем когти! – крикнул Коля.

Побежали к лесу. Коля все время оглядывался и думал: «Только бы он выскочил… Только бы ничего с ним не случилось…» Опасения эти были далеко не напрасны. Сильный и ловкий Коломиец успел выпрыгнуть в окно в тот самый момент, когда Коля и бандиты покинули избу Серафима, и едва сумел погасить загоревшуюся одежду.

На опушке Коля оглянулся в последний раз. Дом священника скрыло яркое пламя с черной шапкой густого дыма, порыв ветра донес яростный звон колокола.

– Ну, все. – Скуластый отер пот со лба и устало опустился на траву.

– Позвольте еще раз, от всей души, – сказал Лысый и с чувством пожал Коле руку.

А Коля мысленно в это время был далеко. Казалось ему, что видит он сыплющие искрами бревна родного дома и жалкий, обгоревший комочек около собачьей будки – все, что осталось от верного пса, и белый-белый холст, которым было накрыто нечто очень страшное и непонятное. «Родители твои», – будто говорит ему кто-то в спину. «Нет, – про себя отвечает Коля. – Там, под этим холстом? Нет…»