Куда интересней ему показалось то, что Лютик прибежал в школу прямо в кожаной защите, которую носили во время ежедневных вылазок на поверхность. Броня его, к тому же, припахивала кровью и за километр воняла трупом.

Что-то наверняка случилось, и это «что-то» было действительно важным, если уж Белый отослал его сразу после того, как спустился с поверхности.

– Иду, – ответил Учитель, откладывая страницу потрепанного учебника в затертую коробку от обуви, в которой лежали остальные части ценного тома. – Передай Белому, что буду у него через пять минут.

Лютик покачал головой.

– Он приказал тебя доставить.

Бровь сидящего на разваливающемся стуле учителя поползла вверх. Вместе с нею задвигались вытатуированные на виске линии. Длинный шрам, идущий по правой щеке от линии волос до подбородка, слегка побелел, выдавая растущее раздражение. Однако учитель не произнес ни слова, лишь махнул рукой, отпуская учеников. Дети собрались мгновенно, понеслись к выходу и, порскнув мимо гвардейца, исчезли в полумраке за подъемом коридора. Они терпеть не могли школу, это было видно с первого взгляда. Мужчина, ответственный за их обучение, не слишком этому удивлялся. Здесь, под землей, кроме зубрежки и выполнения заданий, подопечные его должны были еще и трудиться. Причем – тяжело. В анклаве Иного ел лишь тот, кто на это наработал.

– Ну, тогда пошли, – проворчал Учитель.

Он поставил коробку с учебником рядом с другими картонками на верстак, сколоченный из пары кривых досок, осмотрелся в последний раз, тщательно погасил все масляные лампы и вышел из бокса, гордо именуемого школой.

Три стены из местами насквозь проржавевшей гофрированной жести, которую примотали проволокой к обычным стойкам. Старое армейское одеяло, служащее дверью. Так выглядела альма-матер анклава Иного. Над ее уродством насмехались бы даже в трущобах глубочайшего африканского зажопья, но здесь, в каналах Вроцлава, школой изрядно гордились. В «стенах» ее училось уже второе поколение людей, переживших атомный пожар. Еще пара лет – и в единственном классе сядут внуки тех, кто первыми закончил подземную школу жизни.

Лютик соскочил на уровень канала, идущего чуть ниже, в русло, которым перед Атакой текли стоки. Двинулся вперед, грозно покрикивая на немногочисленных прохожих. Не оглядывался. Хотя он и не принадлежал к излишне сообразительным, но знал, что Учитель пойдет за ним. В сообществе действовала железная дисциплина. Лютик даже представить себе не мог, чтобы кто-то сумел проигнорировать приказ Белого.

Учитель и его проводник покинули короткое боковое ответвление канала, в котором кроме школы располагалось еще несколько мастерских, где старшие ученики могли учиться по выбранной специальности. Миновав кузницу, устроенную точнехонько под канализационным колодцем, что служил естественным дымоходом, они повернули вправо, входя в туннель, ведший к главной артерии анклава. Здесь тянулся ряд «апартаментов», как именовали – некогда с иронией, а нынче всерьез – возведенные из того, что под руку попадется, боксы: тут гнездились восемьдесят четыре гражданина, из которых и состояло все их общество. Включая шестерых детей.

Дети…

Учитель ухмыльнулся. В этих подземельях в зрелый возраст вступали куда раньше, чем перед Атакой. В постъядерном мире человек достигал совершеннолетия уже после десятого дня рождения, хотя, если верить слухам, в южных районах Вроцлава все еще существовали анклавы, в которых относительно беззаботное детство длилось несколько дольше. Но здесь, на краю Запретной Зоны – так называли пояс наиболее пораженной поверхности, – ситуация выглядела совсем иначе, чем в более освоенных и менее пострадавших районах города.

Сорокасемилетний Учитель был старейшим гражданином этого сообщества и одновременно – последним из местных Помнящих, – как называли в туннелях людей, родившихся за много лет до Атаки и хорошо знавших обычаи погибшей цивилизации. Остальные обитатели анклава Иного пришли в мир уже в каналах – или попали сюда в первые годы жизни и не могли знать о тех временах слишком многого.

Взрыв, который оставил между Подвальем и Рынком кратер глубиной метров в тридцать и превратил в стеклоподобную гарь целые кварталы Старого Города, был лишь прелюдией кошмара. Кто-то некогда сказал, что те, кто выживет в атомной войне, позавидуют погибшим. Забытый автор этой сентенции был прав. Момент Атаки пережило много вроцлавцев – после тревоги в каналы и подземелья сумели сойти десятки тысяч людей, – но это был не конец, а лишь начало их долгой дороги страданий. Излучение, голод и атомная зима собрали богатый урожай. Особенно в первые годы после апокалипсиса. Уцелевшие в атомном пожаре «счастливчики» мерли в туннелях буквально как мухи; от голода, холода и болезней. Однако те, кому удалось выжить в худшее время, произвели под землей более сильное потомство. Ницше был прав, когда заявлял: «Что меня не убивает, делает меня сильнее». Люди эти были наилучшим тому примером.

Немногочисленные обитатели, мимо которых проходили Учитель и Лютик, поглядывали на двух мужчин с интересом. Их лица и фигуры Учитель видел или в бледно-голубом свечении, испускаемом вездесущими фосфоресцирующими грибами, которые в шутку звали неонками, или в золотом свете масляных ламп, которые разгоняли тьму в немногочисленных боксах, где пребывали люди, отдыхающие от трудов или готовившиеся к очередному выходу на поверхность. Жизнь в каналах была такой же монотонной, как отсидка пожизненного. По сути, здесь либо работали, либо спали. Да время от времени прикладывались к самостоятельно гонимой моче, недостойной зваться алкоголем.

Гвардеец и идущий за ним Помнящий добрались до самого широкого, транзитного туннеля, которым многие годы шли люди, несущие товары и новости из самых дальних уголков Вроцлава. Окрестные анклавы пульсировали жизнью – в лучшие времена Иной держал под своим управлением вчетверо больше душ, чем нынче было у его сына. Теперь старый путь из Купеческой Республики в просторы Шарикового поля был пуст. От комнаток для странников и мест для ночлега, нанимаемых пришельцами из отдаленных районов, не осталось и следа. Исчезли и почти все лавки местных купцов, а в тех, что все еще стояли, можно было найти лишь кучу малостоящего мусора.

В половине дороги между двумя жилыми туннелями, в стене слева, находился выложенный дополнительным слоем кирпича зев короткого технического коридора, который вел к четырем большим камерам. Три первые, прилегающие к боковым стенам прохода, служили складами. В последней – и наибольшей – пребывал предводитель сообщества. Единственный сын и наследник Иного, прозванный Белым из-за его альбинизма.

Часовые гвардейцы расступились, когда Лютик приостановился на миг, чтобы впервые проверить, где приведенный им Учитель. Тот же был всего в шаге за его спиной, потому они сразу прошли пост и, миновав охрану складов, добрались до некогда красной портьеры, что перегораживала коридор и у которой стоял еще один гвардеец. По знаку поручика парень отвел тяжелую ткань, открывая короткий, очень тесный проход и видимые в глубине, настежь распахнутые стальные двери, из-за которых бил яркий свет.

Прямоугольная, шесть на восемь метров, комната была очень высокой, особенно если сравнивать с окружающими ее туннелями; кроме того, потолок ее, видимый в мерцающем свете развешанных по стенам ламп, нисколько не напоминал привычные своды каналов девятнадцатого и начала двадцатого веков. В отличие от них, был он прямым и не кирпичным, а бетонным – на крошащейся, покрытой лишаями влажных пятен поверхности все еще виднелись следы опалубки. Но самый интересный элемент зала аудиенций, как звали это место, все же находился под ногами Учителя. Ведь помещение имело два уровня. Из дна водосборника, которым некогда оно было, до половины наполненного ранее водою или стоками, вырастала почти четырехметровая колонна, на которую опирались две скрещивающихся посредине балки шириной метра в полтора. Прямоугольные отверстия между ними и стенами были забраны тяжелыми чугунными решетками. Предводитель анклава правил наверху, а ниже устроили тюрьму, куда сажали осужденных за различные преступления граждан.