В знакомых, так любимых и почитаемых шефом больничных стенах их уже ждали. Кругом суетились медбарышни. «Не бережете вы себя!», «Разве так можно?!» — «Какие люди свое сердце надрывают», «Вспомнит ли о них государство?» — доносились отовсюду приглушенные голоса.
Это было состояние блаженства, его опять любили, о нем беспокоились, его, в конце концов, хотели не совсем последние женщины. «А эта, самовлюбленная…» На большее он не осмеливался. Она ведь была действительно респектабельна, при мозгах и положении. А его мозги?! Ему искренне стало их жаль. 24 часа в сутки напряженной работы. И все для того, чтобы держаться на плаву, и не просто. Как много пришлось думать, чтобы сформировать чувство зависимости от него у этих людишек, которые были кем-то, каждый в своем окружении, в своей элите. И все они зависели от него. Нет, они от него не зависели вовсе, но его мозги смогли так выстроить схемы, что по ним начали жить и стоить свои планы многие не совсем последние люди. Порой он удивлялся сам, как они, наделенные полномочиями, располагая материальными и человеческими ресурсами, прежде чем предпринять что-то, советовались с ним, хотели заручиться в случае чего поддержкой, прозондировать почву. Когда его посещали эти мысли, именно в этом месте возникало чувство гордости за свои мозги, которые смогли вот так просто перемыслить и умных чиновников — особую категорию, которые по жизни только и думают, как подстроиться, перехитрить, и простой люд, и даже военачальников. Его мозги, мозги простого сельского паренька. Если бы его не остановили тогда, каких высот он мог бы добиться. Может, пора уже на покой? Его мозги и так сослужили ему достойную службу. Женитьба на министерской дочери, последовавшая за этим успешная карьера, положение в обществе, и даже после развала он, не имея уже ничего, смог так переплести старые и построить новые связи, что уже ни у кого даже не закрадывалось сомнение в его всесилии, которого ему так не хватало в реальности. Решить проблему могла связь только с этой. Но у нее тоже были мозги, и откуда они только взялись. Ну что еще надо ему сделать, чтобы она поверила в искренность его чувств и намерений. И любимое чадо обхаживал, и любой каприз готов был исполнить. А результата нет.
Из-за двери доносился шум, скорее возня. Это сражались в миг набежавшие воздыхательницы за право первого прохода в больничные палаты к нему, Самому. Как все это было трогательно. Приняв соответствующую его состоянию больного позу, он изобразил неподвижность и перешел на режим тяжелого дыхания.
О, как они щебетали, ворвавшись наконец в святая святых. Каждая норовила приблизиться к желанному телу, поправить, расправить складку, оборку. Запах модных ароматов, заполняющих больничное пространство, с шиканьем и шуршанием одежд создавал особую атмосферу. Каждая из пришедших любила его по-своему, надеялась и вот теперь так хотела здесь, на глазах у соперниц, доказать свою преданность и любовь.
Приглушенную суету вдруг нарушил телефонный звонок. Микки стрелой бросился на пост дежурной сестры, который был выставлен специально рядом с больным. Запутавшись в дверном проеме, он наконец-таки схватил ненавистный телефон, нажал нужную кнопку, уже хотел было отвесить в манере своего шефа нарушителю покоя Самого и обомлел. Звонила та самая так нужная высокая особа. Микки что-то бормотал нечленораздельное, заикаясь от растерянности. Он слушал и не верил своим ушам. Она хотела извиниться перед Самим за то, что была занята и не смогла переговорить. Теперь хотела бы продолжить разговор. Микки держал паузу, лихорадочно соображая, как выпутаться из столь деликатной ситуации. И тут случилось невообразимое. Расталкивая остолбеневших от ужаса и неожиданности барышень, на лицах которых еще продолжало оставаться умиление и сострадание, шеф мчался к заветному телефону. Споткнувшись, поднявшись, выругавшись, он, наконец, выхватил из рук оторопевшего Микки трубку и ласковым, вкрадчивым, только ему присущим голосом, стал рассыпаться в комплиментах и благодарностях. И заструилась, зажурчала привычная речь из уст такого знакомого шефа. Лилейно-кисейным голосом он рассказывал, что не смог ответить сразу, его секретарь вынужден был ждать, пока он освободится после важного разговора, и вот теперь он весь во внимании, готов выслушать, исполнить любой каприз, а если потребуется, то бросить все свои важные и неотложные дела и предстать пред ясны очи. Видимо, на том конце провода убеждали, что этого делать вовсе не следует, в этом нет необходимости, что позвонили просто так, поблагодарить и пригласить на скромное семейное торжество по случаю вступления в брак.
«Как?! Этого не может быть! Как можно! Я! Я, который так любил и холил, я, который пожертвовал всем — своей гордостью, снизошел до всех этих сентиментов. А он, а она, нет, не может быть, не бывать!..» — вопил шеф, рванув к двери. И тут же вскрикнув, резко остановился, покачнулся, затем начал хватать воздух немеющими губами и через какое-то мгновение рухнул на руки по привычке бросившихся на помощь уже безмолвных барышень.
Никто больше уже не суетился, никто даже не спешил оказать помощь тяжело дышавшему шефу. Микки взглядом скользил по лицам застывших воздыхательниц и думал, как порой несправедлива бывает жизнь. Вот у Настеньки на лице гнев от осознания бессмысленно проданных за полцены слив. Если бы они были под рукой, то наверняка натерла бы ими эту ненавистную физиономию. А эта медичка. Поди, подсчитывает убытки от списанных и подаренных «за так» дефицитных препаратов. Одна, только одна увядающая кокетка пережевывала ярко-красную помаду с солеными слезами, которые все текли и текли от обиды, что рушились ее самые сокровенные планы, но она милосердна и готова все простить. Микки, съежившись в углу больничной палаты, думал о своем. Он думал о несправедливости, о любви, которая вовсе и не любовь, а так просто, выгода, расчет. А где же бескорыстие, о котором так часто напоминал ему шеф, верша свои великие дела?..
Алена
Алена все всматривалась и всматривалась в темноту. На небе не было видно ни звездочки, густая мрачная пелена медленно окутывала землю, которую иногда приоткрывал северный холодный ветер. В этот короткий миг вдруг вспыхивала леденящим блеском яркая луна, чтобы показать, что там, в небесном пространстве есть какой-то свой особый мир, своя тайна. Ее леденящий душу отблеск посылал на землю тревожные импульсы.
Остановив швейную машинку, Алена вновь и вновь пыталась в осенней ночной тьме разглядеть знакомый силуэт. «Может Василь где-то рядом, может, пробирается сейчас огородами, чтобы незамеченным, хотя бы на мгновение, увидеться со мной, а может затаился где-то за углом хаты, и выжидает удобный момент, чтобы подать знак своей Алене», — думала она, опять с надеждой вглядываясь в темноту. Под сердцем шевельнулось дитя. «Бедный! Ему тоже неспокойно от всех этих переживаний». Заставив себя сосредоточиться на шитье, она пыталась думать о хорошем. Узелок с приданым для ее первенца все увеличивался и увеличивался. В надежде на то, что Василь помнит о ней и под покровом ночи все же как-то даст о себе знать, Алена больше теперь работала по ночам, несмотря на все усиливающееся ворчание отца. Ей и так жилось в этом, когда-то родном доме, не сладко. После замужества против воли родителей, они не просто от нее отвернулись, ей понукали. Когда же попадалась под горячую руку, просто выгоняли из дома как нечто непотребное, противоестественное для их семьи. Свекровь тоже гнала из хаты, потому что боялась накликать беду. Кругом раскулачивали зажиточных крестьян, а невестка, такая нежеланная, теперь еще и опасная из-за своего происхождения и прямой причастности к истинным что ни есть кулакам, могла их всех погубить. На печи же еще четыре рта от голода горюют. Родной дом стал чужим. Вот и скиталась по хатам, кто примет на ночлег. Когда же больше невмоготу стало бороться с голодом, она упросила мать позволить ей вернуться в дом. Над ней смилостивились. Скорее не над ней, а над ребенком, которого Алена носила под сердцем и который должен был стать первым внуком в семье. А вдруг родится мальчик, наследник, которому и надо будет передать в будущем управление всем этим хлопотным хозяйством, научить жизненным премудростям, вырастить из него настоящего продолжателя рода, их рода Лазеповых, столетиями живших на этой земле и издавна слывших крепкими хозяевами.
