И теперь она подошла к той точке равновесия, когда не испытывала ни зависти, ни горечи. Неприятная тень, пробежавшая между ними, исчезла.

— Я рада за тебя, Мэтт, — сказала Джулия.

Они опять молча обнялись, как это сделали при встрече на глазах официантов в неапольском ресторане.

— Я бы не хотела, чтобы ты уезжала, — прошептала Джулия.

Мэтти схватила ее за руки.

— Поехали со мной! Почему бы тебе не вернуться домой?

Джулия помолчала, потом тихо покачала головой.

— Нет, Мэтти. Я останусь здесь.

«По крайне мере, я знаю, где я. Знаю, потому что больше некуда ехать».

В этот последний вечер они выпили очень много вина и, прежде чем разойтись по спальням, вышли на улицу подышать свежим воздухом. В окнах Николо горел свет, а этажом ниже слышались голоса и музыка, передаваемая по телевизору.

— Это место действительно кажется очень оживленным, — пробормотала Мэтти. — Блеск. Красота!

Они тихонько засмеялись, прислонясь к стене и прижав, как в детстве, пальцы к губам. Вдруг послышались направляющиеся в их сторону шаги. Джулия различила тихое звяканье четок еще до того, как смогла разглядеть серую с белым одежду монахини. Это была сестра Мария от Ангелов.

— А я хочу забрать у вас Джулию, сестра, — весело окликнула ее Мэтти. — Уговорите ее вернуться домой.

— Я уже сказала ей, что не поеду, — смущенно пробормотала Джулия. — Я собираюсь остаться здесь навсегда. — Она знала, что монахиня слышала их смех, и видела, что они нетвердо стоят на ногах, поддерживая друг друга. Спокойное лицо сестры Марии белело в темноте. «Ничто не может возмутить спокойствие сестер Святого Семейства, — подумала Джулия. — Ничто из того, что задевает ее и Мэтти».

— Навсегда? Только в одном-единственном случае можно быть уверенным, что это навсегда, — спокойно заметила сестра Мария.

Утром подруги поехали в Неаполь. Затем Джулия напряженно следила, как взлетает самолет, и не сводила с него глаз, пока он не скрылся в облаках. Мэтти улетела, а Джулия осталась. Она пыталась сосредоточить мысли на ожидавшем ее парке и спокойных надежных пейзажах Монтебелле.

Мэтти открыла глаза и увидела Митча. Он стоял возле кровати, держа в руках чашку чая.

— Привет, любовь моя, — улыбнулся он. — Твой чай.

Мэтти села в постели и взяла чашку чая. Митч подавал ей чай по утрам. Они сидели, попивая чай, и обсуждали дела на день. И сейчас Митч присел на край кровати. Он все еще был в пижаме и клетчатом халате, а его поредевшие волосы после сна торчали, как перья взъерошенной птицы. Мэтти пригладила их рукой.

— Ночью была ужасная буря, — сообщил Митч. — Ветром сорвало с крыши черепицу.

— Какая досада! — ответила Мэтти. Они с такой заботой относились к дому, как будто это было живое существо. Коппинз составлял неотъемлемую часть их счастливой жизни.

— Я потом поднимусь на крышу и взгляну, что повреждено.

— Только будь осторожен, — предупредила Мэтти. Он наклонился и поцеловал ее.

Она пила чай, глядя, как Митч прошел через комнату в ванную принять душ. Отставив пустую чашку, Мэтти опять откинулась на подушки и вскоре задремала.

Проснувшись, она не могла сообразить, как долго спала, и лежала на боку, подложив руки под голову, оглядывая комнату. Голубой шелковый пеньюар, подаренный Митчем, свешивался со спинки стула в том виде, в каком она оставила его вчера, отходя ко сну. Халат Митча висел теперь за дверью, ведущей в ванную комнату. Вероятно, пока она спала, Митч оделся и ушел.

Комнату заливал яркий утренний свет. Он отсвечивал на многочисленных флаконах с позолоченными крышками, стоявших на ее туалетном столике, то исчезая, то вспыхивая вновь. Вероятно, на улице было ветрено, и мартовские облака время от времени заслоняли бледное весеннее солнце. Мэтти не любила ветреную погоду. Она вызывала у нее беспокойство и раздражительность. Отбросив одеяла, Мэтти встала, набросила пеньюар и завязала пояс, наслаждаясь мягким прикосновением шелка к горячей коже. Затем подошла к окну. Голые ветви деревьев метались на ветру. Он налетал шквалами и, подхватив бурые прошлогодние листья, швырял их под кусты лавра. Мэтти заметила, что сломаны несколько первых побегов бледно-желтых нарциссов. Она нахмурилась и отвернулась от окна.

Впоследствии она вспомнила странную тишину и неподвижность комнаты на фоне этих раскачивающихся за окном ветвей. Неподвижность вещей, шеренгу флаконов и расчесок на туалетном столике, которые отражались в его стеклянной поверхности, и пиджаки Митча, аккуратно развешанные в ряд на плечиках, видневшихся через открытую дверь гардеробной. Она уже направилась в ванную комнату, предвкушая удовольствие от ароматической эссенции, взбитой в пышную пену, когда услышала какой-то шум. И в тот же миг она поняла, что этот шум связан с чем-то ужасным. Раздался скребущий звук, а затем глухой удар. Как будто что-то тяжелое катилось и падало. Наступила тишина, которую прорезал короткий крик, а затем раздался еще один удар. Стало тихо, и в этот миг словно что-то взорвалось у нее в голове. Это был крик Митча.

— Митч! — Она бросилась к окну. Руки не слушались ее, защелка не поддавалась, и она никак не могла ее открыть. Прижавшись лицом к стеклу, она пыталась что-нибудь разглядеть, но видела только полоску гравийной дорожки и полукруг розовых кустов. Они были подрезаны, и короткие стебли торчали вверх, словно короткие толстые пальцы.

«Митч! О Боже, Митч».

Она дико огляделась. В комнате было тихо. Митча не было ни на смятой постели, ни в ванной, ни в гардеробной.

Она бросилась бежать босиком по ступенькам, через холл, где он обычно поднимал с половика утренние газеты и аккуратно складывал на столик у двери. Тяжелая парадная дверь плавно распахнулась, когда она всем телом налегла на нее. В лицо ей ударил ветер, и несколько сухих бурых листьев взметнулись с крыльца и влетели в холл. Она побежала по гравию, не ощущая шершавых и острых камешков, больно врезавшихся в голые ступни. Впереди, из-за угла дома, торчал конец лежавшей на земле лестницы. Мэтти непроизвольно зажала рукой рот. Преодолевая последние ярды, она молилась: «Боже, прошу тебя! Прошу тебя…»

Она завернула за угол. Митч лежал на земле с ногами, застрявшими между перекладинами приставной лестницы. Она почти упала рядом с ним. Сжав ладонями его лицо, она повернула его голову, чтобы он мог ее увидеть. Очки с разбитыми стеклами висели под каким-то нелепым углом. Лицо Митча было в крови, в свежие раны набился гравий.

«О, Митч!»

Мэтти подсунула руки под плечи мужа, пытаясь его приподнять. Это было его большое, теплое и знакомое ей тело, которое сейчас она не могла сдвинуть с места. Все ее усилия привели лишь к тому, что она освободила и отбросила в сторону приставную лестницу. Голова Митча со стуком упала назад.

Рыдая и хватаясь за все руками, она кое-как поднялась на ноги.

— Митч, не бойся, я позову на помощь.

Но куда бежать? Сегодня у Гоппер выходной. К соседям? Нет, на дорогу!

Спотыкаясь, Мэтти бежала вперед, и складки ее голубого пеньюара мешали ей бежать. Она толкнула резную калитку с надписью «Коппинз» и выбежала на шоссе.

— Помогите, помогите!

Первым на нее натолкнулся продавец молока. Он как раз заворачивал на своей телеге за угол, когда увидел женщину, стоявшую посреди дороги. На груди ее светлого халата темнело большое продолговатое влажное пятно.

Мэтти подбежала к телеге. Продавец молока был очень молодым человеком с бледным веснушчатым лицом и вьющимися волосами, торчащими из-под кепи. Мэтти взглянула на него и протянула руки. Она могла сейчас думать только о том, что ей необходимо очистить лицо Митча от грязи и гравия, помыть и очистить раны.

— Пожалуйста, пойдемте, — быстро сказала она, — мой муж ранен.

Они побежали назад вместе. На груди продавца на ремешке висела кожаная сумка, а на бедре подпрыгивал и звенел во время бега кошелек.

Они опустились на колени около Митча. Когда молодой человек опять поднял лицо, оно показалось Мэтти еще бледнее.