Да уж, понять, зачем нужен замок, который можно открыть даже ногтем, ключ от которого потерян при царе Горохе, и что вообще охраняет этот замок, может только человек, родившийся и выросший в данном бытии.

Следующие два дня стали для Вики каким-то липким, затягивающим кошмаром. В голове крутились вопросы, на которые она не находила ответов, Вика опасалась самого худшего, думая об операции сына, и бесконечно, изматывающе обвиняла себя. Как она могла проглядеть болезнь, ну как?!

Степке было скучно. Он не понимал, почему должен лежать в кровати, когда ему хочется играть, прыгать, бегать, гулять, да просто бесконечно двигаться. Вика, стараясь его развлечь и занять чем-то, читала ему книжки, складывала вместе с ним на прикроватной тумбочке небольшой пазл, рассказывала сказки, но он маялся и все спрашивал:

– Мам, разве я болею? – удивлялся мальчик.

– Врачи говорят, что болеешь, – пыталась объяснить сыну Вика то, что не понимала и боялась сама.

– А как я болею, если у меня ничего не болит? – допытывался Степка.

– Так бывает, болезнь спряталась, и ты ее не чувствуешь.

– Нет, мамочка, так не бывает, – серьезно возражал Степан.

Ему разрешили смотреть мультики. Отведя его в комнату, где стоял телевизор и играли другие дети под присмотром медсестры, Вика, накинув куртку, вышла в больничный сад.

«Ноябрь. Как я не люблю ноябрь!» – с тоской подумала молодая женщина.

Голые, мокрые ветки деревьев, непокрытая еще снегом темная земля, низкое серое небо, мерзнущие на ветру руки – все это, приправленное стойкими больничными запахами, не выветривающимися даже здесь, в саду, и бесконечными вопросами самой себе, вызывало в ней такую тоску, что впору было завыть.

«Как? Где я его упустила?! Когда просмотрела? Господи, господи! Как можно было не заметить болезнь? Что я за мать такая, если не увидела, что ребенок болен, да так болен, что надо срочно оперировать?»

Чувство безысходности, вины и непоправимости ситуации давило Вику, как бетонная плита, не давая дышать, думать.

Степка рос очень здоровым ребенком. Все врачи удивлялись: надо же, в наше время, при московской экологии, и такой здоровый малыш!

Он родился крупным – четыре двести, эдакий богатырь! Мальчик почти никогда не плакал, хныкал, конечно, когда колики были грудничковые или зубки резались, но чтобы так, как рассказывали другие мамы, орут их малыши, – нет, никогда. В этом плане им с мамой повезло, он хорошо спал, хорошо ел, прекрасно развивался и рос. Они не знали, что такое простуда или грипп у ребенка, не говоря уж о каких-то более серьезных болезнях. Вика старалась раз в полгода водить Степку на осмотр по врачам: стоматолог, ортопед, педиатр, сдавала обычные анализы, на всякий случай. Не всегда получалось сделать все в срок, но она старалась, хоть раз в году проверить его здоровье.

И никогда! Никогда у него ничего не обнаруживали!

Да как же так?! Господи, боже мой, ну как же так?! Как это могло случиться?!

Замерзнув, она вернулась в больницу. Степка все еще смотрел мультики с другими детьми и, не отрываясь от телевизора, махнул ей ручкой, когда она зашла в игровую комнату.

– Вы не волнуйтесь, – успокоила ее медсестра. – Мультики минут через двадцать закончатся, пусть он остается и еще часок с детьми поиграет до ужина.

– Ну, пусть поиграет, – согласилась Вика.

Она бродила по больничному корпусу, с этажа на этаж, поднимаясь по парадной лестнице и спускаясь по запасной в конце длинных больничных коридоров.

Вика увидела, как две санитарки с трудом заталкивают в грузовой лифт огромную железную тележку, загруженную с верхом узлами с грязным бельем. Скрепя натруженными поржавевшими колесами, тележка тяжело перекатилась, подпрыгнув на стыке так, что несколько узлов вывалилось из нее на пол.

– Давайте я помогу, – предложила Вика, нагибаясь за узлом.

– Ты уж тогда, девушка, помоги тележку в «приемку» довезти, – попросила одна из женщин.

Загадочным словом «приемка» называлась большая комната в полуподвале, заставленная широкими полками с прикрепленными на них номерами отделений, на которых лежали мешки с чистым бельем.

Втроем они подкатили тележку к большому железному столу у стены.

– Доставай узлы и бросай их здесь, прямо на пол, – велела санитарка Вике.

Справа от стола находилась широкая транспортерная лента, тянущаяся из комнаты на улицу, через специальное окно, закрытое в данный момент на щеколду двумя железными дверцами.

– Здесь чистое получаем, а грязное выдаем, – пояснила все та же санитарка.

– Спасибо, девушка, – поблагодарила вторая.

– Не за что, – ответила Вика.

Полночи она промаялась, ворочаясь на узком топчане, несколько раз подходила к Степану, который спал, как обычно, крепким, здоровым детским сном, поправляла на нем одеяло, целовала и возвращалась на топчан. Не выдержав маеты душевной, не дающей уснуть, она пошла курить, радуясь хотя бы тому, что можно это сделать тайком в туалетной каморке, а не ходить в предназначенное для курения место в конце черной лестницы у забитой наглухо двери пожарного выхода, продуваемой сквозняками.

Вика не была завзятой курильщицей, но за последние два дня выкурила больше сигарет, чем за всю свою жизнь. Горький дым, даже очень дорогих, импортных сигарет не доставлял удовольствия, зато хоть немного успокаивал.

Уснуть она так и не смогла. Утром пришла мама, принесла горячую домашнюю еду, соки, фрукты. Степка уплетал за обе щеки, а Вика, глядя на здоровый аппетит сына, в сто миллион первый раз задаваясь вопросом, что же это за болезнь такая странная у ребенка, так и не смогла себя заставить проглотить хоть что-нибудь, кроме сока.

Мама отвела Степку в игровую комнату, он уже успел сдружиться с кем-то из детей и рвался играть, а вернувшись, отчитала Вику:

– Виктория! Ты что, с ума сошла? Ты что с собой делаешь?! Ну, случилось несчастье, так надо же с ним справляться! Возьми себя в руки, ты же сляжешь, кто тогда Степану поможет!

– Все в порядке, мам, я справлюсь.

– Ты посмотри на себя, какой порядок?! Ты же с лица спала, похудела!

– Ничего, – усмехнулась Вика, – мне это полезно.

Всю свою жизнь Вика была полненькой. Стройная мама все удивлялась:

– Вроде никого в роду с восточными кровями не было, а у тебя фигура первой гаремной красавицы.

– Да уж, красавицы, – ворчала Вика, – просто толстая бомба!

– Ничего подобного, – возмущалась мама, – у тебя талия, все твои тощие подружки завидуют!

– Зато все остальное!

– Остальное еще лучше! – не сдавалась мама.

– Да с фамилией Шалая и попу ясно, что не то цыгане в роду были, не то, что и похуже! – встревала мудрая и веселая бабушка.

Эти разговоры и споры велись между ними постоянно, весь подростковый период Викиной жизни. Мама очень боялась, что дочь заработает себе комплекс неполноценной толстушки на всю жизнь, и старалась убедить ее, что красота – это совсем не равно худобе. Она таскала Вику по всем своим подругам, друзьям и знакомым, которые дружно, под руководством мамы рассыпались в комплиментах по поводу Викиной фигуры. Выслушав всех, Вика оставалась при своем мнении и садилась на следующую диету. Ни диеты, ни спорт, ни голодания никоим образом не изменяли ее форм, хоть тресни!

Все мытарства в нелегкой борьбе за тонкую фигуру закончились неожиданно и странно в один прекрасный летний день.

Очень прекрасный!

Измученная очередной супердиетой, длившейся уже неделю, и наматыванием кругов по ближайшему стадиону вместе с подругой Ольгой, как и Вика, жаждущей хотя бы приблизиться к идеалу модели, она безрадостно тащилась домой.

Повернув с улицы в свой двор, Вика столкнулась со старичком и поспешила извиниться:

– Простите, пожалуйста!

Старичок улыбнулся и ответил:

– Такой красавице, как вы, многое простительно.

– Да какая красавица, что вы!