…И снова стонет, гудит над деревней чугунное било.
Посреди площади расстелен брезент, на нем горка зерна, с мешок, не больше, и над жалкой этой горушкой стоит, твердо упираясь ногами в землю, Надежда Петровна. Вокруг – колхозники.
– Давайте семена, люди добрые! – кричит Петровна. – Запозднились мы с севом. Уходит золотое время!..
– Какой может быть сев, Петровна? – говорит смазливая, хотя и не первой молодости, Марина Петриченко. – Наши, слыхать, обратно отступают. Всем нам тикать придется.
– Об этом не мечтайте! – веско произнесла Петровна. – Наши не отступают, немец не придет. И давайте, женщины, забывать про немца. Давайте помогать фронту, чтоб наши мужья с победой вернулись и нас любили.
Подходит Софья и опорожняет мешок с зерном в общую кучу.
Дуняша приносит меру зерна.
Приносит зерно Настеха.
Анна Сергеевна привозит на тачке два мешка.
– Усе, Петровна! – сообщила она. – Подобрала до зернышка!
– Ты-то подобрала, а другие дорожатся. Не хватит нам площадь обсеменить. Женщины! – гаркнула Петровна. – Давайте хоть по горсти!
– Петровна, – опять высунулась Марина Петриченко. – Как же мы переживать будем, коли все отдадим?
– Освоим площадь – переживем. Не освоим – все равно с голоду подыхать!
…Удлинились тени, день склоняется к вечеру. Медленно-медленно растет горушка зерна. Несут буквально по горсти, по кружке, по совку.
– Слухай, женщины, так не пойдет! – кричит Петровна – Тут все равно не хватает. Я буду в рельсу колотить, пока на всю посевную площадь не наберется.
Тягостный, неумолчный звон, казалось, навечно поселился над деревней. Хозяйки захлопывали двери, окна, чтобы не слышать этого звона. Дети плакали в зыбках, тревожно ревела уцелевшая скотина.
– Ишь, разымает ее, дьявола! – со злобой сказала Софьина свекровь. – На кой только ляд мы ее выбирали!
– Нешто она для своей выгоды?
– Так где ж взять зерно-то? Все подчистую снесли.
– Ой ли? – прищурилась Софья. – А если по сусекам поскрести, может, и у нас семечко-другое найдется?
– Тс, дурища! О детях подумай! – шикнула на нее свекровь. – Снесем последнее, а назад – хрен да маненько получим!
– Петровна не обманет.
– Ну, как знаешь! Коли у тебя о детях сердце не болит…
– То-то и оно, что болит! Сообща мы, может, переживем, а поединоличности все равно сдохнем…
…Поздний вечер. Деревня словно вымерла. Неумолчное било разогнало людей по домам. Все схоронились за дверьми и ставнями своих полусожженных домов.
К Надежде Петровне подошли Анна Сергеевна и Дуняша.
– Кончай, Петровна, свое занятие. Больше все равно никто ничего не даст.
Петровна выпустила железную полосу, вернее, она сама выпала из ее ослабевшей руки.
– Как же так?.. – проговорила Петровна. – Цельного мешка не хватает.
– Ну и леший с ним! – плюнула Анна Сергеевна. – Обсеменимся чем есть!
– Не хочешь ты меня понять! – Петровна утерла взмокшее лицо. – Коли в малом уступить, и большое между пальцев уйдет.
Пошатываясь, она побрела к своему жилью, Анна Сергеевна и Дуняша сочувственно последовали за ней.
– Ложись-ка спать, – посоветовала Анна Сергеевна, – утро вечера мудренее.
– Утром сеять надо, – угрюмо отозвалась Петровна.
Они вошли в избу. Петровна сорвала с себя чистую рабочую кофточку и натянула на круглое тело какой-то рваный азямчик, повязалась обгоревшим платком, скинула сапоги, а босые ноги сунула в драные калоши. Анна Сергеевна и Дуняша с удивлением следили за этим переодеванием.
– Чего это ты оделась, как от долгов? – поинтересовалась Анна Сергеевна.
Петровна не ответила. Прихватив мешок, она вышла на улицу и под окнами соседского дома завела протяжным голосом нищенки:
– Подайте, люди добрые, хоть полгорсточки, хоть единое семечко!
Открылось окошко, чей-то стыдливый взгляд упал на Петровну, и ставня захлопнулась.
– Будет тебе срамиться-то на старости лет! – укорила подругу Анна Сергеевна.
– Подайте, люди добрые, хоть полгорсти, хоть семечко!
И вдруг Дуняша подхватила тонким голоском:
– Подайте, люди добрые!..
Из дома донеслось:
– Пойди отнеси, она, дьявол, все равно не отвяжется.
Истово, с поклоном Петровна приняла от Софьи «подаяние» и пошла дальше.
– Подайте, люди добрые, хоть полгорстки, хоть единое семечко!
– Подайте, люди добрые!.. – тоненько подхватывает Дуняша.
Из окна высунулась Комариха.
– Некрасиво, Петровна! Председательница колхоза, а, как побируха, с рукой ходишь.
– Для вас же, черти! Для вас на старости лет с рукой пошла!
И уж из многих окон – кто с ухмылкой, кто с недоумением, кто с проблеском стыда – следят люди за странным и невеселым представлением Петровны. И все видят, что по лицу председательницы градом катятся слезы.
– Эй, бабы! – крикнула Анна Сергеевна – У кого совесть есть? – Она забрала мешок из рук Надежды Петровны, широко распахнула ему горло. – Сыпь, не жалей!..
Из домов, полуодетые, показались женщины с ведрами, полными зерна…
– Я сделаю вас счастливыми, сволочи, – полуслепая от слез шепчет Крыченкова, – насильно, а сделаю…
…Летняя ночь, светлая, как день, но не от полной луны, не от звездной россыпи – от зарниц артиллерийских залпов, охвативших весь горизонт, от прожекторов, ошаривающих голубыми лучами рваные облака, от ракет, стекающих каплями на землю. Красная строчка трассирующих пуль прошивает небо. Гудят в выси самолеты, то и дело сбрасывая ракеты. Тяжелый грохот сотрясает воздух. Не спит деревня. Бабы и девки сгрудились вокруг Надежды Петровны.
– Опять Суджу бомбят…
– Городок с ноготок, а сколько беды принял!..
– Не более других! Что Суджа, что Рыльск, что Льгов, что сам Курск – одной кровью мазаны…
– Тикать надо, бабы, бо немец нас лютой смертью казнит, – сказала Комариха.
– Теперича не жди пощады! – поддакнула Софьина свекровь.
– Хотите – раздам паспорта, и тикайте кто куда горазд, – предложила Надежда Петровна. Голос ее отравлен горечью.
– Тикать – так всем миром, поврозь – нам сразу капут.
– Не придет немец, бабы, бросьте плешь на плешь наводить! – напористо сказала Петровна.
– А ты почем знаешь?
– Ей генерал сказал!
– Маршал!
– Сам Верховный Главнокомандующий!
– Архистратиг Михаил мне ноне являлся в светлых латах и плащ-палатке. Пущай, говорит, бабы не беспокоятся, ваши воины поломают Курскую дугу.
– Смеешься!.. Как бы плакать не пришлось!
– Только не через немца, ему я все отплакала. Может, я через сеноуборочную плакать буду – дюже гадко мы робим…
Знакомый, прерывистый, тошный подвыв обернулся осветительной ракетой, повисшей над деревней и со страшной отчетливостью озарившей все дома, палисадники, плетни, складки грязи вдоль улицы, фигуры и лица людей.
– Сергеевна! – заорала Петровна. – Колоти в рельсу! Вишь, свету сколько! Айда до клеверища!..
…Поле. Бабы ворошат граблями тяжелое клеверное сено. Гудят самолеты, скидывают ракеты – будто долгие свечи горят над полем. В их свете, по-русалочьи зеленые, движутся бабы. Красиво, страшно и сказочно вершится этот простой труд посреди войны.
Но вот одна ракета вспыхнула над самыми головами работающих, замерли грабли в руках женщин. Петровна задрала голову кверху.
– Спасибо, господа фрицы, нам работать светлей!.. – заорала во все горло. – Дуняша, запевай!..
Дуняша запевает маленьким чистым голосом. Родившийся в ее горле звук вначале кажется непрочным, слабым, готовым вот-вот умереть в грохоте наводнившей мир злобы. Но он не умирает – в него вплетаются другие женские голоса, и песня живет под небом, озаренным нечистым светом, на бедной измученной земле…
…Утро. Бабы работают в поле. Подъезжает на велосипеде девчонка-почтальон. Бабы со всех ног кидаются к ней.