Замечательный русский хирург Н. И. Пирогов, близко знавший профессора Н. И. Крылова, в «Дневнике старого врача» вспоминал: Крылов явился к Л. В. Дубельту и уже

¹ Цит. по кн. Добровольский Л. М. Запрещенная книга в России (1825—1904 гг.). М., Изд-во Всесоюзной книжной палаты, 1962, с. 40— 41

² Герцен А. И, Собрание сочинений, Том 2. М., ИздзоАНСССР, 1954, с. 371.

с ним отправился к шефу жандармов А. Ф. Орлову. «Время было сырое, холодное, мрачное. Проезжая по Исаакиевской площади, мимо монумента Петра Великого, Дубельт, заку­тавшись в шинель и прижавшись к углу коляски, как будто про себя говорит:

— Вот бы кого надо было высечь, это Петра Великого, за его глупую выходку: Петербург построить на болоте!

Крылов слушает и думает про себя: «Понимаю, пони­маю, любезный, не надуешь нашего брата, ничего не от­вечу!» И еще не раз пробовал Дубельт по дороге возоб­новить разговор, но Крылов оставался нем, яко рыба.

Приезжают, наконец, к Орлову. Прием очень любез­ный. Дубельт, повертевшись несколько, оставляет Крылова с Глазу на глаз с Орловым.

— Извините, г. Крылов,— говорит шеф жандармов,— что мы вас побеспокоили почти понапрасну. Садитесь, сде­лайте одолжение, поговорим.

— А я,— повествовал нам Крылов,—стою ни жив, ни мертв, и думаю себе, что тут делать: не сесть — нельзя, коли приглашает; а сядь у шефа жандармов, так, пожалуй, и высечен будешь. Наконец, делать нечего. Орлов снова приглашает и указывает на стоящее возле него кресло. Вот я,— рассказывал Крылов,— потихоньку и осторожно сажусь себе на самый краешек кресла. Вся душа ушла в пятки. Вот, вот, так и жду, что у меня под сиденьем по­душка опустится и —известно что... И Орлов, верно, заме­тил, слегка улыбается и уверяет, что я могу быть совер­шенно спокоен, что в цензурном промахе виноват не я.

Что уж он мне там говорил, я от страха и трепета за­был. Слава богу, однако же, дело тем и кончилось. Черт с ним, с цензорством! — это не жизнь, а ад»¹.

М. Лемке в книге «Николаевские жандармы и литера­тура 1826—1855 годов», выпущенной в 1908 году, так ком­ментировал этот отрывок из воспоминаний Н. И. Пирогова: «Если принять во внимание профессорское звание Крылова, бывшего к тому же деканом, то рассказ этот, несомненно, прекрасно иллюстрирует тот ужас, какой наводило на цен­зоров III отделение, терроризировавшее их до полного иногда отупения.

По высочайшему повелению Крылов был отставлен от должности цензора и арестован при университете на восемь суток».

¹ Пирогов Н. И. Севастопольские письма и воспоминания, М., Изд-во АН СССР, 1950, с. 417—418.

А между тем публикация отрывков из этой книги про­должалась. Случилось гак, что известный литературный критик и цензор А. В. Никитенко не только позволил на­печатать в июньской книжке 1844 года журнала «Отечест­венные записки» отрывки из опального романа, но пропу­стил и статью на нее, очень похвальную.

Но дадим слово самому А. В. Никитенко. В своем «Днев­нике» он писал: «Я ничего не знал ни об этой мере (изъя­тии книги из продажи —С. Б.), ни о самой книге. Между тем мне прислали на рассмотрение разбор ее для июнь­ской книжки «Отечественных записок». В разборе помещено и несколько выдержек из нее. Выдержки показались мне «подозрительными и неблагонадежными», говоря цензур­ным языком. Но делать было нечего: надо было пропу­стить то, что уже не раз было пропущено цензурою.

2 июня Владиславлев велел мне передать, что статья в «Отечественных записках» производит шум и, чего добро­го, наделает беды. Я поспешил к нему и тут только узнал, что «Проделки на Кавказе» запрещены цензурою и что, следовательно, о них ничего нельзя говорить, а еще меньше можно перепечатывать из них отрывки.

Но дело уже было сделано. Однако я сказал Краевскому, чтобы он уничтожил статью в еще не разосланных эк­земплярах»¹.

Ты не замечаешь, читатель, удивительных совпадений в счастливой судьбе этой книги? Сначала один цензор не замечает крамольного ее содержания, затем другой делает вид, что не слышал об ее запрещении и дает добро на публикацию похвальной статьи и отрывков из книги в сто­личном журнале.

Случайны ли эти счастливые совпадения?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо внимательнее при­глядеться к обоим цензорам.

При чтении литературных мемуаров тех лет становится понятно, что Н. И. Крылов, профессор Московского уни­верситета, был человеком прогрессивных взглядов, остро болевшим за судьбу своей родины, за судьбу ее литерату­ры. Он вполне мог почувствовать острую политическую на­правленность романа и умышленно разрешить его выход в свет.

Еще более определенно мы можем сделать такое допу­щение в отношении Александра Васильевича Никитенко. Выпускник Московского университета, профессор, а позже

¹ Никитенко А. В. Дневник. Том 1. М., Гослитиздат, 1955, с,283

академик словесности, А. В. Никитенко в молодости был крепостным графа Шереметева. Одаренный от природы большим литературным талантом, юноша остро переживал свое рабское состояние и сделал несколько попыток полу­чить вольную.

В его судьбе решающую роль сыграли будущие декаб­ристы Кондратий Рылеев, Александр Муравьев, Иван Ан­ненков, Василий Ивашев, Александр Крюков, Захар Чер­нышев и другие. За год до восстания на Сенатской площа­ди им все же удалось вырвать у графа вольную для талантливого юноши.

Мог ли забыть обо всем этом А. В. Никитенко?

Вся его дальнейшая литературная судьба дает ответ на этот вопрос. Нет, не мог он забыть ни своих вольнолюби­вых мечтаний, ни друзей-декабристов. Не случайно ведь он дважды сидел на гауптвахте за пропуск в печать недоз­воленного.

Будучи цензором, А. В. Никитенко десятилетиями влиял на практику литературного процесса в России.

Ему, очевидно, была совсем не безразлична судьба кни­ги «Проделки на Кавказе», и он постарался продлить ее литературную жизнь.

Предполагается, что статью в журнале «Отечественные записки» написал В. Г. Белинский. На его авторство, как считают литературоведы, указывает и зачин о двух родах вдохновения, и некоторые стилистические особенности, и, главное, заостренная памфлетность рецензии, имеющая цель подчеркнуть в глазах читателя памфлетные же свой­ства самого «сочинения», которое, по словам критика —«не роман, не повесть, даже не один полный рассказ, но очер­ки быта и состояния страны в настоящее время, и притом очерки с мыслию»¹.

Жандармские ищейки рыскали по всем городам стра­ны, отыскивая теперь уже не только книгу, но и статью о ней в журнале «Отечественные записки». Однако как «Про­делкам на Кавказе», так и статье В. Г. Белинского о ней все же удалось уцелеть, хотя и в небольшом числе экземп­ляров.

Больше того! Из книги Н. Н. Голицына «Библиографи­ческий словарь русских писательниц» (Спб., 1899) мы уз­наем, что в 1846 году в Лейпциге был издан в переводе на немецкий язык роман Е. Хамар-Дабанова «Москвичи и

¹ Цит. по кн.: Никитенко А. В. Дневник. Том 1. (Примечание № 225 в конце тома).

черкесы» в двух томах. Н. Н. Голицын предполагает, что это все тот же роман «Проделки на Кавказе». Исследова­телям книги еще предстоит разгадать тайну появления ее за рубежом.

2

Чем же так напугала эта книга царскую администра­цию? Почему в решении ее судьбы, в ее политической каз­ни приняли участие виднейшие сановники империи?

Ответ мы находим в уже знакомой нам короткой фразе военного министра Чернышева: «Книга эта тем вреднее, что в ней что строка, то правда». А правда, как известно, глаза колет.

Автор «Проделок на Кавказе» осмелился рассказать правду о событиях на Кавказе и сделал достоянием обще­ственного мнения то, что тщательно скрывалось военным министерством.