В дорогой гостинице умели угодить постояльцам — столик с водкой, икрой и прочей закусью вкатили через пять минут.

— Горячее сразу? — спросил официант, роскошный в своем смокинге.

Чехлов перевел.

— Все сразу, — приказала свободная американская женщина.

— Но я не могу пить, — как можно тверже произнес Чехлов, — я же за рулем.

Ронда поставила перед ним оба бокала:

— За рулем ты будешь утром. Я хочу ужинать с тобой.

— Мне же домой надо.

— Домой тебе надо потом.

— Мы договаривались на весь день, — уперся Чехлов, — но день кончился.

— Я знаю, — сказала Ронда, — что день кончился. Но теперь я тебя арендую на всю ночь.

Чехлов криво улыбнулся. А как еще было реагировать?

— Двести долларов, — сказала американка, и глаза ее азартно блеснули.

— Не могу, — помотал головой Чехлов.

— Ты же мужчина, — сказала она, — где водка?

Чехлов налил ей до краев, а себе чуть-чуть. В конце концов, только пригублю, решил он. Так и сделал, а она выпила до дна.

— Ты хороший человек, — сказала Ронда, — ты стоишь больше. Триста долларов! Это большие деньги, но в России надо спать с русским мужчиной.

— Ронда, — взмолился он, — меня ведь ждут!

Она посмотрела на него с веселым нахальством:

— Борис, неужели ты хочешь пятьсот? Ладно, я согласна, пусть будет пятьсот. Но это последняя цена!

Официант привез столик с горячим. Чехлов сидел как в воду опущенный. Надо было что-то сказать — но что? Дикая цифра сгибала шею, как гиря.

— Ты думаешь, это шутка? — сказала Ронда. — Нет, это не шутка. У меня есть деньги, вот в этой сумочке. Я ни разу в жизни не платила мужчине, но ведь когда-то нужно начинать, правда, Борис?

Он чувствовал себя дурак дураком. Шутка? Да нет, какая тут шутка. Ведь сто долларов она дала.

Ронда сама разлила водку, и Чехлов выпил. В конце концов, чего страшного? Ночью улицы пустые, ментов нет, да и кофейник на столе, кофе отбивает запах, по крайней мере так говорят…

Американка пила по-мужски, и Чехлов удивился, что она так быстро опьянела. Теперь она была ему даже симпатична: авантюристка, прикольщица, и с юмором в порядке. Смотрится дурой? Но ведь и он бы в ее Флориде смотрелся дураком. И, вообще, что страшного? Что он, целка-семиклассница? Прикол так прикол, не ему же отступать! Ну трахнет бабу — больше ведь ничего не грозит…

Горячее есть не стали — ни ей, ни ему не хотелось. Ронда сказала:

— В ванной два халата, один твой.

Чехлов снял пиджак, повесил на стул, прошел в ванную. Она была громадная и тоже двухкомнатная: в передней стол, бесчисленные шкафчики и зеркало от стены до стены, во второй — джакузи и душевая кабина с гидромассажем. Живут же люди! Он быстро принял душ, отрезвел под холодной струей, надел мохнатый халат с капюшоном и, поколебавшись, натянул трусы. Мало ли как сложится, в трусах спокойней. Вышел.

Ронда засмеялась, поцеловала его в губы и прошла в ванную.

Аньке, что ли, позвонить? Но — что сказать? Чехлов вздохнул и сел в кресло.

Ронда вышла из ванной без халата, завернувшись в полотенце. В спальне стояла огромная дубовая кровать. Чехлов стоял — ждал. Американка споткнулась о толстый пушистый ковер, и стало понятно, что ее прилично развезло. Она сбросила полотенце, швырнула его в кресло, но не попала.

— Борис, — сказала Ронда, — ты настоящий русский мужчина.

Чехлов ощутил легкий мандраж. Он любил худощавых, а свободная американская женщина была объемиста, даже толста — то, что прежде скрывал яркий балахон, теперь было полностью открыто, и увиденное не вдохновляло. Тяжелая грудь висела, живот почти прикрывал курчавый лобок. Ронда подошла и вдруг, повернувшись спиной, прижалась к нему всем телом. Чехлов обнял ее за плечи, но она переместила его ладони на грудь.

— Борис, Москва прекрасный город, — проговорила она и, сделав два заплетающихся шажка, почти свалилась вперед, коленями на край кровати. Чехлов хотел ее поддержать, но потом понял, что не надо: она не упала, она просто встала в классическую позу, прогнув спину, приподняв задницу и расставив колени как раз на нужную ширину.

Чехлов распахнул халат, высвободился из трусов — и с ужасом почувствовал, что до международного скандала рукой подать. Он понимал, что отступать некуда, надо действовать — но это понимание не опускалось ниже груди. Он поглаживал толстые, абсолютно чужие ягодицы, даже постанывал для приличия. Хоть бы намек на желание!

Он вдруг вспомнил где-то слышанную или читанную дурацкую поговорку — сучка не всхочет, кобель не вскочит. Сучка хотела, объемистая задница призывно подрагивала, — а вот кобель глядел на нее безразлично, как на забор. Девки, выручайте, молча взмолился Чехлов. Он закрыл глаза и стал вспоминать Наташу, стал вспоминать Лизку, даже попытался в воображении свести их вместе — вот бы обеих девок поставить рядышком на этой кровати!

Слава богу, девки помогли, винт зашел в гнездо. Ронда молчала: уж не уснула ли она? Но нет, не уснула — она вдруг взвизгнула, застонала, затряслась и обмякла. Дело было сделано, но теперь и Чехлов завелся — не от американки, а от родных своих девок, Наташки и Лизки, которые так и стояли перед его закрытыми глазами. Он входил то в одну, то в другую, ловил кайф по полной, и уже не помнил, в которую из них кончил. И только тут, отрезвев, услышал, как опять визжит и стонет чужая толстая баба, услышал ее последний, долгий, затихающий крик. Ронда упала на бок, вытянула ноги. Чехлов сымитировал ласку, проведя ладонью по ее ягодицам, и пошел в душ. В конце концов, хорошая же баба. И хочет того же, что и все. И не ее вина, что ей досталось именно такое туловище. А может, годы взяли свое. Чехлов почувствовал что-то вроде возрастной солидарности: ведь и сам не мальчик, а хочется порой, как в двадцать лет. Вот и ей хочется.

Выйдя из душа, он заглянул в спальню. Ронда спала, посвистывая и похрапывая. Чехлову хотелось домой, но не уходить же без обещанной награды — не за то, конечно, что трахнул, а за то, что потратил кучу времени, практически убил ночь. Гидам же платят! А он сегодня был и гид, и шофер, и переводчик с двух языков.

Он прошел в гостиную и, как был в халате, сел в кресло и откинулся на спинку. Кресло было большое, мягкое, удивительно удобное, оно пахло хорошей кожей. Чехлов прикрыл глаза, отдыхая. А когда открыл их, увидел, что за огромным окном совсем светло. Посмотрел на часы — четверть седьмого. Вот тебе раз — уснул! Снова заглянул в спальню. Ронда спала, с головой укрывшись одеялом. Будить? Ждать? Но кто знает, когда проснется.

Он вернулся в гостиную. Лиловая сумочка американки валялась на полу, рядом с пончо. Чехлов поднял ее. Молния была расстегнута — ну да, она же платила официанту. Поколебавшись, Чехлов достал толстую пачку долларов, отсчитал пять сотен, а остальное аккуратно сунул на место. На дорогом письменном столе лежал зеленый бювар. Чехлов достал лист бумаги с фирменным знаком гостиницы и выполнил долг джентльмена, написав по-испански: «Спасибо за удивительную ночь. Ты фантастическая женщина. Если что — звони, телефон на визитке. Искренне твой, Борис».

Он снова заглянул в ванную, холодной водой прополоскал рот, чтобы отбить запах. Потом оделся и вышел. Портье дремавший внизу, открыл глаза, хотел что-то спросить, но передумал. Чехлов сам ответил на незаданный вопрос:

— Журналистка. Хочет все посмотреть, а времени мало. Вот директор и попросил повозить. У нее первый язык испанский, а испанистов в институте я один.

Солидные слова — директор, институт, испанист — успокоили портье, и он посочувствовал:

— А что делать — гостеприимство.

Уже светлело. Москва была пуста, он добрался до дома за пятнадцать минут. Подумал, что Анька давно спит, и слава богу, утром что-нибудь придумает. Тихо повернул ключ в замке. Но жена не спала, в халатике встретила в коридоре, словно с вечера так и стояла у двери.

— Что случилось? — спросила она испуганно и почему-то шепотом. — Что-то случилось?