– Дедиковой, что ли, рассказать, – подумал Сашка, – О том, что скоро, в конце мая, я умру совсем молодым… Так ведь всё равно не поверит.
Сашка не стал ничего Дедиковой рассказывать. Он, вместо этого, умело и сноровисто пристроился сзади и они с приятной слаженностью стали любовничать. Как ни странно – хотя, ничуть и не странно – торговля мороженным не стала от их любовничанья хуже или убыточнее; люди, одуревшие от просмотра очередного модного фильма «Свадьба сломанной вилки», с энтузиазмом подходили к Прозерпине и охотно покупали трубочки с брикетами. А вот эскимо уже не осталось, ведь Сашка, которому скоро как бы предстояло умереть молодым, уже частично употребил последнюю эскимосину и выплюнул её остаточные фрагменты под ноги разнополым любителям легкоатлетического тренинга.
День лениво подходил к концу. Экс-кинозрители и просто люди проходили мимо и покупали мороженое у стройной Дедиковой, немножко наклонённой из-за Сашки вперёд. Коренастая, стройная Прозерпина была довольна – и торговлей, и Сашкой. Сашке тоже было неплохо, на некоторое время он даже забыл о том, что скоро, в конце мая, он умрёт совсем молодым. Или, может быть, всё-таки не умрёт? Но выяснить – проверить – разобраться и уточнить это было совершенно не у кого.
ВНУШИТЕЛЬНЫЙ ДИПЛОМАТ
Роман Майсурадзе, внук седоусого и супернезависимого Автандила, родился в ветреной Гортелии. Непосредственно в Грузии он жил только в глубочайшем детстве, да и то не больше двух с тремя четвертями недель. Не сложилось, совсем не сложилось у Романа подольше и побольше побывать на своей исторической Родине. Винить в том некого, кроме Виндави Майсурадзе. Его, Ромкиного, отца.
Собственно, Виндави был бы и совсем не прочь отвезти сына в Грузию – в Сухуми, в Кутаис, к дедушке на холм, в Гордзи или хотя бы в патриархально-провинциальное Скляни. Да всё не получалось никак. Некогда было: дела, командировки, работа, рождение новых детей и прочие, прочие, прочие привычные и неизбежные бытовые реалии. Вот и приходилось юному Роману Майсурадзе вместе со своим папашей колесить по миру. Не ошибётся ничуть тот, кто заметит, что Виндави Майсурадзе был во всех отношениях видным и заметным дипломатом. Именно он способствовал в одно из предыдущих десятилетий канувшего в Лету столетия, быстрейшему разрешению острого пограничного конфликта между Зимбабве, Польшей и Норвегией. За что и был награждён парой-тройкой-пятёркой-десяткой натуральных золотых орденов.
Из-за своего внушительного веса, Бог знает для чего ему дарованного, Виндави Майсурадзе на ковре-самолёте ни разу не летал. Боялся, что автандиловский коврик не выдержит его, упадёт. Разумная предосторожность. Ведь вес Виндави Майсурадзе постоянно возрастал, увеличивался, приближался уже к четырём центнерам, а в конце мая, в тот самый день, когда Сашка умер совсем молодым, заметный, видный, знаменитый дипломат весил уже 401 килограмм и сто двадцать шесть грамм. Самое же удивительное в этом сегменте нашей истории, что ни Сашка, ни его брат Володя, никогда не видели Виндави, и даже не имели никакого представления о нелёгком земном пути внушительного дипломата. Он же, в свою очередь, тоже никогда не видел Сашку с Володей. Но ежели Володю он ещё мог когда-нибудь увидать – чисто теоретически, разумеется, то вот Сашку-то едва ли. Потому что Сашка, как известно, умер весной, причём умер он совсем молодым.
ГЕНЕРАЛ «ТВОЮ МАТЬ» И ЕГО ПРОБЛЕМЫ
Экстра-генерал «Твою Мать» многим был недоволен. И в целом, и по отдельности. Время, с присущим ему безразличным цинизмом, куда-то там шло, однако выяснить: был ли таким уж молодым Сашка, который якобы умер совсем молодым, пока ещё не удалось. Да и средние с высшими полицейские чины по-прежнему требовали разобраться с не лишённым резона предположением о возможном негативном воздействии некоторых иерархических структур на выпадение из общей колеи отдельных индивидуумов. Первая часть общей задачи, более конкретная, генералу «Твою Мать» нравилась, ведь именно пристальное, фундаментальное изучение-наблюдение, этот проницательный, абсолютный и тотальный контроль и составлял несгибаемый, нерушимый стержень его работы. Тогда как все эти, твою мать, выяснения о возможном, твою мать, и ещё о негативном воздействии на выпадение из общей, твою мать, колеи отдельных индивидуумов, твою мать…нет, тут генерал «Твою Мать» не совсем врубался, и даже совсем не врубался, что же нужно было делать.
Наблюдение, контроль, розыск – это понятно, это как бы дело святое. А вот всякие там теоретические выкладки, разные, твою мать, структуры, индивидуумы, негативные воздействия – это было для эстра-генерала делом чужеродным, заумным и неясным. Ну да, генерал «Твою Мать» понимал как бы, что эти, твою мать, теоретические мастурбации смогут стать реальными и убедительными после того, как розыскные, контрольные и дознавательные работы будут завершены. Но начальство-то высшее, и среднее, всё равно хотело и даже требовало, чтобы подразделение экстра-генерала не только занималось контролем и дознавательством, ещё хотело оно, высшее и среднее начальство, чтобы в среде контролёров-дознавателей проводились теоретические осмысления, потому что считало – подлинная теория становится по-настоящему убедительной только, твою мать, тогда, когда идёт, твою мать, под руку с практикой.
Генерал «Твою Мать» зашёл в грязный привокзальный ресторан, заказал что-то. То ли пиво, то ли водку. Он не помнил, он не знал, всё равно ему было.
– Мы в фортеции живём, – не то пропел, не то продекламировал генерал «Твою Мать»...
Генерал «Твою Мать» не знал и не любил ни песен, ни стихов, как-то преотлично удалось ему и без них прожить, и до экстрагенеральского звания дослужиться. Но вот эти строки, которые он то ли пробормотал, то ли пропел, генерал запомнил с детства. Запомнил отчего-то, что в повести Пушкина «Капитанская дочка» звучат слова:
Мы в фортеции живём
Хлеб едим и воду пьём
Много, много раз повторял генерал «Твою мать» эти строчки. Потом дальше пил – то ли водку, то ли пиво, то ли ещё что-то. Всё равно было ему, что пить!
Вновь и вновь напевал генерал про жизнь в фортеции, про хлеб и про воду. Надо было, надо было, обязательно выяснить, так ли уж был молод этот чёртов Сашка, который умер, твою мать, совсем молодым.
ДРАКИ НА ЕГО ЛИЦЕ
Романа Майсурадзе немало носило по свету. Он жил, он учился чему-то там, куда отца его посылали работать. Москва, большой северный город, Огайо, Сан-Франциско, Морн, Тель-Авив, Бахчисаранск, Нант, Зулу, Гимра, Контер и т.д. Столь частые перемещения по планете Земля испортили и даже изрядно развратили Романа. Отчасти поэтому в его облике внешнем стала проявляться очевидная двойственность. Очевидная и ощутимая. Правая половина его лица выделялась некоторым подобием интеллигентности, сдержанной деликатностью, тщательной выбритостью и частичным благообразием. Справа Романа Майсурадзе иногда можно было принять за конструктора, видеоинженера, индификатора или за системного программиста, или даже иногда за нечто среднее между бэк-дирижёром, главным вторым врачом и арт-писателем. Зато левая половина романовского фейса была грубой, диковатой, вульгарной, дичайше небритой, зверски недружелюбной, свидетельствующей о полнейшем духовном беспределе. Иногда, особенно с утра, часов в девять с небольшим, два куска лица Романа Майсурадзе, правая и левая половины, конфликтовали, ссорились и даже дрались между собой. Ежели кому-то доводилось случайно стать свидетелем подобной размолвки, то он в смущении и в ужасе убегал прочь. Что и говорить, не самое это было весёлое на свете зрелище…
А вот Сашка, который умер совсем молодым, наблюдал однажды схватку-драку-потасовку между двумя половинками романовского лица, и ничуть не был смущён.
