Толковать ли слова «платформы» «впредь до завершения революции» в широком или узком значении, – во всяком случае смысла в них не доискаться.

В чем же источник этой бесконечной и безысходной путаницы в «платформе»? Да именно в том, что платформа дипломатично отгораживается от отзовизма, нисколько не выходя из круга идей отзовизма, не поправляя его основной ошибки и даже не замечая ее. Именно в том, что для «впередовцев» отзовизм «законный оттенок», т.е. для них законом, образцом, непревзойденным образцом является отзовистский оттенок карикатурного большевизма. Кто встал на эту наклонную плоскость, тот неудержимо катится и будет катиться в болото безысходной путаницы; тот повторяет слова и лозунги, не умея продумать условия применимости и пределы значения их.

Французский социалист Луи-Блан в революцию 1848 года печально прославил себя тем, что с позиции классовой борьбы перешел на позицию мелкобуржуазных иллюзий, прикрашенных фразеологией якобы «социализма», а на деле служащих лишь укреплению влияния буржуазии на пролетариат. Луи-Блан ждал помощи от буржуазии, надеялся и возбуждал надежды, будто буржуазия может помочь рабочим в деле «организации труда» – этот неясный термин должен был выражать «социалистические» стремления.

Речи крестьян в Думе имеют огромное политическое значение, так как в них выражается то страстное желание избавиться от помещичьего гнета, та пламенная ненависть к средневековью, бюрократии, та стихийная, непосредственная, часто наивная и не вполне отчетливая, но в то же время бурная революционность простых крестьян, которая лучше, чем длинные рассуждения, доказывает, какая потенциальная разрушительная энергия накопилась в крестьянских массах против дворянства, помещиков и Романовых. Задачей сознательного пролетариата является беспощадное выяснение, разоблачение и устранение всех столь многочисленных мещанских обманов, якобы социалистических фраз, детски-наивных ожиданий, которые крестьяне соединяют с аграрным переворотом, но устранение их не для того, чтобы успокоить и усмирить крестьянина (как делали в обеих Думах изменники народной свободе, господа кадеты), а чтобы пробудить среди масс стальную, непоколебимую и решительную революционность.

Когда сравниваешь речи революционных крестьян во Второй Думе и речи революционных рабочих, то невольно бросается в глаза следующее различие. У первых неизмеримо больше непосредственной революционности, страсти немедленного разрушения помещичьей власти, немедленного созидания нового строя. Крестьянин горит желанием тут же броситься на врага и душить его. У рабочего революционность отвлеченнее, она как бы отодвинута на более далекие цели. Это различие вполне понятно и законно. Крестьянин делает сейчас, немедленно, свою, буржуазную, революцию, не видя противоречий внутри ее, не допуская мысли о таких противоречиях. Рабочий социал-демократ видит их и, ставя себе всемирно-социалистические цели, не может связать судьбу рабочего движения с исходом буржуазной революции. Из этого не следует только выводить, что рабочий должен в буржуазной революции поддерживать либерала. Из этого следует выводить, что рабочий, не сливая себя ни с каким другим классом, должен со всей энергией помочь крестьянину довести до конца эту буржуазную революцию.

Но именно потому, что в истории первый раз произошел такой случай, что трудящиеся стали у власти, что класс, наиболее эксплуатируемый, взял в свои руки власть, именно потому большинство из крестьян не может не поддержать рабочего класса, видя его право и не сочувствуя буржуазии. Это слово они называют позорным: мне пришлось слышать это от крестьянина, который жаловался на теперешние порядки, явным образом не сочувствующего политике Советской власти в области продовольствия и в целом ряде других вопросов, который был обижен, что со стороны деревенской бедноты про него говорят «буржуй». Я, говорит, не могу помириться с тем, что такое позорное слово применяют ко мне; и то обстоятельство, что это слово крестьяне, – даже наиболее крупные середняки, если они сами работали и знают, что значит заработать хлеб своим трудом, и если видели эксплуатацию помещика и капиталиста, а это все видели, – не могут это слово не признавать позорным, это слово означает все: на нем основана наша пропаганда, агитация, государственное воздействие рабочего класса. И именно эта поддержка крестьянских масс, несмотря на противодействие зажиточной и спекулянтской массы, обеспечена рабочему классу.

В виду всего этого нет ничего удивительного, что английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия. Буржуазия имеет со всеми другими нациями земли больше родственного, чем с рабочими, с которыми она живет бок о бок. Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия. Это два совершенно различных народа; настолько различных, насколько могут быть различны только две расы – два народа, из которых мы на континенте до настоящего времени знали только один – буржуазию. А между тем именно второй народ, состоящий из пролетариев, имеет гораздо больше значения для будущего Англии[24].

Рабочие не раз уже требовали от парламента чисто светского общественного воспитания, предлагая заниматься религией духовенству каждой секты, но до настоящего времени им не удалось найти министерства, которое согласилось бы на это. И это вполне понятно: министр – послушный раб буржуазии, а эта последняя делится на множество сект; каждая же секта тогда лишь согласна предоставить опасное в других отношениях образование рабочему, когда он вместе с просвещением возьмет и его противоядие в виде составляющих специальную принадлежность каждой секты догматов. А так как эти секты и до настоящего времени борются еще за верховенство, то рабочий класс остается покуда без образования. Правда, фабриканты хвастаются, что они научили чтению огромное большинство рабочих, но что это за грамотность, можно узнать из отчета все той же комиссии. Кто знает азбуку, тот говорит, что он умеет читать, и фабриканты на этом успокаиваются. А если принять во внимание запутанную английскую орфографию, при которой чтение является истинным искусством и может быть постигнуто лишь после долгого изучения, то невежество рабочего класса окажется весьма естественным. Писать вполне умеют лишь немногие, а писать орфографически правильно не умеют даже многие «образованные» люди. В воскресных школах высокой церкви, квакеров и кое-каких других сект письму вовсе не учат, «ибо это слишком светское занятие для воскресенья».

Прежние мелкие люди среднего сословия, мелкие промышленники, торговцы и рантье, ремесленники и крестьяне – все эти классы опускаются [в условиях капиталистического способа производства. Ред.] в ряды пролетариата, частью оттого, что их маленький капитал недостаточен для ведения крупного промышленного предприятия и не выдерживает конкуренции с более крупными капиталистами, частью потому, что их технические навыки обесцениваются благодаря новым способам производства. Так рекрутируется пролетариат из всех классов населения.