– Мне говорил один умный человек, – продолжал развенчивать порочный мир моды Паоло, – ты никогда не достигнешь больших высот в нашем деле… потому что ты не гей.
– А ты не гей? – сорвалось у меня с языка непроизвольно: уж больно манерным казался мне мой новый знакомый, слишком уж артистично он вел свое повествование, закатывая глаза и отчаянно жестикулируя.
Может быть, Паоло не понял моего вопроса. Все же мой английский был несовершенен и это был первый иностранец, с которым я общался натурально, в обычной жизни. Я слово-то это – «гей» – впервые произнес в том разговоре.
А Паоло продолжал болтать, переходя с историй о своей жизни к рассуждениям о природе вещей, половину из которых я не понимал, но кивал и пытался вставить слова, которые знал и мог применять. Мы выпили много вискаря. Я пил его второй раз в жизни, и второй раз потом блевал в туалете после этого адского напитка, отдающего сивухой и какими-то торфяными ароматами, которые столь любят истинные ценители. Английский мой от выпитого не улучшался, подсознание не выталкивало зазубренные когда-то слова, находящиеся в пассиве памяти.
Потом мы долго ехали на такси и искали гостиницу, в которой Паоло остановился. Он забыл название и не мог найти в карманах ключ от номера с визиткой. Куда-то я его в конце концов привез.
На следующий день, протрезвевший и воодушевленный вчерашними заверениями Паоло в вечной дружбе, я встречался с ним в кофейне «Садко» рядом с дискоклубом «Утопия». Мы продолжили разговоры по делу, и Паоло взял меня с собой на кастинг в московское агентство «Парус моделз». Я был поражен шикарным офисом в центре, хотя и не очень большим по размеру. В нем было все, что пленяло воображение: красивая офисная мебель, приветливая секретарша, угощавшая нас чаем, и конечно же множество фотографий девушек, разбросанных тут и там на столах, висящих на стенах, вложенных в громоздящиеся повсюду папки и альбомы. Мы долго перебирали их, слушая торопливые комментарии менеджера, который занимался нами. Видно, очень уж хотелось ему продать своих моделек за кордон. Паоло задавал всякие вопросы, вертел фотографии так и эдак, смотрел их чуть ли не на свет и пробовал чуть ли не на зуб. Под конец мы увидели и живых девушек. Они смущенно переминались с ноги на ногу, надев в соседней комнате короткие юбчонки и туфельки на высоченных каблуках. Параллельно в агентстве происходили какие-то звонки, разборки из-за денег и выдача их прямо при нас, входили-выходили какие-то люди.
Затем мы поехали в другое агентство, где девушек собрали сразу, и каждая подходила со своими фотографиями и пыталась представиться по-английски, что было смешно, так как практически никто ничего не мог сказать, кроме My name is… Директором здесь, в отличие от «Паруса», был парень, а девушки оказались похуже. Не такие ровные, что ли. Встречались и откровенные толстушки небольшого роста, хотя Паоло говорил, что модель должна быть минимум 175–176 сантиметров. Все они были какие-то разномастные, хотя интересные лица и попадались. Зато здесь были какие-то необычные прибамбасы в виде круглого стола, за которым сидели работники агентства и доставали из его центра, разделенного на сектора вращающейся картотеки, папки с фотографиями и композитками – карточками на каждую девушку. Такие же карточки были расположены в висящем при входе в агентство планшете из оргстекла. На каждую модель своя ячейка. Девушки мне нравились не очень. Руководитель еще меньше. «Скользкий тип», – думал я про себя, наблюдая уже знакомую мне по «Парусу» картину: попытку впарить свой «товар» заезжему купцу.
В этот вечер мы не напились. Я не могу пить два дня подряд, если в первый перебрал. Такая особенность, очевидно, досталась мне в результате того, что папаша-то мой как раз мог уйти в запой. Гены в данном случае перевернули все наизнанку. Итак, мы не напились и смогли вкратце обсудить итоги дня. Паоло остался доволен своим рейдом по агентствам. Понравилось ему и мое отношение к происходящему. Я подмечал многие вещи, которые непосвященный не заметил бы. Сказывались рекламное прошлое и глаз от бога. К вечеру Паоло предложил мне работать на него.
Так я стал скаутом. Охотником за лицами. Человеком, для которого поиск превращается в образ жизни. Глаза которого постоянно блуждают в надежде увидеть то, ради чего он живет и дышит. А именно: юную девушку, образ которой может возбуждать миллионы людей, пролистывающих иллюстрированные журналы, следящих за показами мод, не гневящихся и не переключающих канал, когда по телевизору, назойливо прервав интересный кинофильм, начинается нескончаемый рекламный блок. Ту, которая может взобраться на самые вершины пирамиды модной жизни и взирать оттуда на копошащихся у подножия людишек, сделавших ее идолом и боготворящих каждый ее шаг, что бы она ни делала теперь, когда превратилась практически в божество.
Я успел принять душ и побриться. Оставшись недовольным тем, что отражало зеркало, отправился на кухню сварганить что-нибудь на завтрак. Я не очень-то любил завтракать. Организм еще не проснулся, несмотря на холодный душ. Он только требовал залить горяченького в желудок. Я поставил желтый чайник с облупившимся носиком на плиту и открыл холодильник. И здесь меня не обрадовало увиденное. Пачка масла, банка лечо, майонез и зеленый горошек, открытый пакет кефира. Было, правда, два яйца да сиротливо плавала в маслянистом море с жестяными берегами шпротина с засохшим хвостиком, который высовывался из банки наподобие китового плавника на детском рисунке. Яиц мне не хотелось. Вчерашние еще не съедены. Залив майонезом остатки горошка, я, недолго думая, накрошил туда хлеба и увенчал шпротинкой. Не очень полезно, зато питательно. Я промокнул хлебом банку и отправил ее в мусорное ведро, пахнувшее подгнившей картошкой. Недавно пришлось выбросить целый пакет – пророс.
Хотя мое детство прошло в условиях тотального дефицита, я не был бережлив к продуктам. Сказать по правде, я никогда не чувствовал особой нехватки провианта. Мы ели сыр и колбасу хорошего качества, по утрам мама варила дефицитную гречку, а в праздники на нашем столе всегда была икра. Только Паоло фанател от черной – я же с детства предпочитал красную. Выручали распространенные в те годы продуктовые заказы и моя пронырливость, позволяющая появляться в отделах самообслуживания даже самых захудалых районных универсамов в тот самый момент, когда из подсобки вывозили контейнер с курами или расфасованные мясные деликатесы. Позже, работая в институтах, я всегда получал продуктовые наборы, где в обязательном порядке рядом с банкой кофе соседствовал сомнительный маргарин, а пакетик лаврового листа дополнял необходимую в хозяйстве пачку дрожжей. Мать прекрасно пекла, хотя готовить не любила, и вынудить ее накрыть стол с приготовленным мясом в горшочках или пирогами можно было только в праздники. В обычные дни мы питались бутербродами и кашами.
Я допил чай и какое-то время еще сидел на табуретке, ловя лицом солнечное тепло сквозь стекло окон. Но надо было двигать. Накинув джинсовую куртку и натянув кроссовки, я выскочил под совсем не летнее солнце. Зимние ботинки еще ждали меня в магазине. Стоял ноябрь. Москва облетала. Черные ветки и сучья тополей тянулись в небо, как исхудавшие руки заключенных Освенцима. Мне надо было быстро попасть на Лубянку, где назначена встреча, и заодно там же попытаться купить билеты в Новосиб в кассах «Аэрофлота».
Ксюшина мама, с которой мне надо было обсудить все вопросы по поездке ее дочери в Париж, как всегда, была пунктуальна. Мы встретились прямо в кассах, и я показал ей недавно вышедшую статью о модельном бизнесе в России с нелепыми фотографиями раздетых или, скорее, переодевающихся за кулисами моделек. Снято было так, что представлялось: модели – это совсем некрасивые девушки, а труд их жалок, никчемен и низко оплачивается. Об этом говорилось в статье. Попутно продергивались конкурсы красоты, которые в нашей стране начали плодиться как грибы после дождя.
– Вот поэтому и надо рвать в заграничные агентства.
