Мы обустроили свои спальные места, раскидав вдоль стен плащ-палатки, бушлаты и шинели, и первую же ночь я убедился насколько обманчивым бывает первое впечатление. Пространство невероятно сжалось, впустив в себя сотню бойцов на ночлег. В первый день еще не сильно воняло потом, больше угнетало стеснение и, конечно, темень. И если к прижатому к тебе товарищу еще как-то можно было привыкнуть, то к тому, что открывая спросонья глаза, ты чувствовал себя слепым -- не получалось. Может это странное ощущение пугало только меня, а может и других... Только они не показывали этого, а у меня скрывать страха не получалось. Видимо нарушения в моем сне носили комплексный характер, ведь открыв глаза ночью и не почувствовав никаких световых изменений, мое воображение рисовало жуткие картины средневековых пыток: Мне выжигали глаза раскаленными прутьями и я просыпался от кошмара с криком. И будил товарищей. Им это не нравилось и они с сонной злобой выкрикивали:

-- Завали ебало.

Разобрать кто кричал было невозможно, но меня это несильно успокаивало.

Утром нас строем гнали в поле для тактических учений. Я слабо понимал, чего хочет от нас преподаватель по оперативно-тактической подготовке, однако может на это и был расчет. Ведь солдат не должен думать, он должен исполнять приказ. Этим объяснялся царивший кругом аляповатый порядок. По сорок минут мы стояли и делали вид, что слушали его лекции. Потом десять минут курили и болтали друг с другом о посторонних вещах, и снова слушали... И так до обеда.

А обед был хорош. После слипшихся макарон с вареной курицей гречка со стратегической тушенкой шли на ура. На раздаче стоял Чача, как всегда улыбающийся, с красным, обваренным торсом и в черной бандане на голове. Я думал ему ответить на точный бросок ложкой в голову, однако после того как в мой котелок упал половник душистой каши, я сразу передумал. Нет, я не струсил, не с малодушничал, просто съедобный обед смягчил мое сердце и вернул веру в людей и справедливость.

Я управился со своей порцией минут за десять, и в моем распоряжении оставалось целых сорок минут до построения. Я решил не тратить их на порожний треп, найти душ и помыться. Здесь в поле, мыться хотелось еще больше, чем в лагере. Ведь теперь мы бегали не только утром, но и днем, от одного учебного места к другому, да и спали в одежде. Но ничего кроме рукомойника найти не получилось. Меня это слегка раздосадовало и мне ничего не оставалось, как вернуться поближе к кухне, покурить и послушать разговор двух ребят, чьих имен я не знал, хотя и спал с ними в одной палатке.

-- Ты слышал как ночью у нас в палатке кто-то орал?

-- Ага. Чуть не обосрался от страха сам.

Мне вдруг стало неловко. Даже несмотря на то, что никто не знал кто орал, а признаваться я не собирался. В такие моменты на меня всегда накатывает апатия: чтобы придаться самоуничижению и стыду в полной мере, я разлегся поудобней, сорвал сочную травинку и, пожевывая, продолжил слушать разговоры незнакомых парней.

-- Я слышал, что в прошлом году кто-то утоп в болоте на учениях.

-- Правда?

-- Ага.

-- И что, мы тоже пойдем на болота?

-- Естественно, когда будем сдавать зачет по ориентированию. Ночью.

-- Парень и утоп, наверно, из-за того что ночью. И самому не видно куда ступаешь и другим -- когда тонешь.

Становилось совершенно ясно, что кругом меня окружают опасности. Если я не утону в говне, то утону в болоте. Логичное развитие действия, ведь пройдя через КПП, я уже увяз по самое горло. И был морально готов к дальнейшему погружению.

Три дня прошли спокойно, совершенно без происшествий, хоть я и продолжал орать по ночам. Возможно кто-то и догадывался о том, что кричу я, но мне об этом не сообщал. Тактические занятия проходили каждый день и даже доставляли определенного рода удовольствие, так как отличались разнообразием и подвижностью. Как ни крути, а целый день бегать по полю от одной учебной точки к другой веселей, чем сидеть за партой и выходить в перерывах во двор. Веселей было не только нам, но и офицерам. Они развлекали себя во время передвижения курсантов, отдавая своим взводам команды: "Вспышка слева! Вспышка справа!" Да и нас это первое время тоже забавляло. Мы падали и вставали, падали и вставали. Пока не привыкли. Ощущение новизны ушло, вместе с ним восторг, остался один заеб и усталость.

Офицеры забавляли себя тем, что заставляли нас ползать по-пластунски. Командовали "вспышка справа" или "вспышка слева" и мы падали, продолжая свое движение лежа. Часто они обосновывали свое развлечение нашими косяками, например, разговорами в строю. Один раз мы пачкали камуфляж запланировано -- отрабатывали атаку. Ползли мы метров пятьсот, цепью, стреляя по пути холостыми. Было весело. Когда мы поднялись перед нами стоял остов какого-то кирпичного здания и разбросанные кругом горящие покрышки. Этот вид не вызывал никаких эмоций, хотя наш преподаватель, говорил, что на этой полосе препятствий мы будем должны, в первую очередь, преодолеть свой страх. А чего там боятся? Ну горит и горит, ты даже огня не касаешься. Просто бежишь до стены, поднимаешься на нее и спрыгиваешь с высоты двух метров с криком "ура" и все той же стрельбой холостыми.

В тот день я особенно устал. Вечером мы все разложились, и кто-то громко перднул. Здоровенный Воронин задал резонный вопрос:

-- Кто обосрался?

-- Я обосрался, -- зачем-то взял я вину на себя. И действительно, зачем, я же не пердел...

Следующий день был еще более насыщенным на события. Нас провели к ростовым окопам. Откуда-то издали приближался настоящий танк. Все ждали, что скажет наш полкан.

-- Товарищи слушатели! Сегодня по вам поедут танки.

А вот тут мне действительно стало не по себе. Почему нам говорили, что нужно бояться костра, а про танк молчали? Видимо не все тут так просто. И не такие простые наши командиры. Ведь когда тебе говорят, что нужно боятся, а бояться нечего -- то ты морально готовишься к тому, что может случиться действительно экстремальная ситуация, которой в которой, по сути, тоже нет ничего страшного. Ты ведь лезешь в ростовой окоп, и танк тебя не заденет.

После танка двинули на стрельбище и выпустили по обойме боевых. Наконец-то. Вечером опять пуляли холостыми -- учебная тревога, войнушка с воображаемым врагом. Ночью даже не орал.... А утром заболел. Все мечтали заболеть, а мне повезло, у меня была настоящая температура.

Меня отвезли в лазарет. И там в лазарете, я в первый раз посетил убогое, массивное, из рыжего, выцветшего кирпича здание в несколько корпусов, с путанными коридорами. Лазарет находился в подвале и, то ли к сожалению, то ли к счастью, оттуда нас не выпускали. А компания у нас подобралась чумовая. Меня, например, поселили в палату к пяти таджикам и одному русскому парню с другого потока. И, конечно, я встретил там знакомого. Я их постоянно встречал там.

Каждый раз, когда я не могу вспомнить имя человека, которого, по идее, должен помнить, то в общении с ним я выстраиваю предложения таким образом, чтобы всячески исключить обращения. Это элементарно и не вызывает никаких подозрений. Парень этот не был мне особенно приятен, а познакомились мы с ним на подготовительных курсах. Он имел спортивное сложение и наглое и тупое лицо. В нем было что-то одновременно и от Пушкина и от дауна. От Пушкина, пожалуй, одни кудри. В первый раз я встретил его в курилке, возле одного из бесчисленных выходов во внутренний двор.

-- О! Здорова! -- он поприветствовал меня как-то по-детски восторженно.

-- Привет, -- ответил я сдержанно и протянул ему руку.

-- А ты как здесь?

-- Да вот, тонзиллит.

-- Никогда не слышал, а что это такое?

-- Ну, что-то вроде ангины.

Детали заболевания были опущены. Так как на моих миндалинах из-за этой болезни образовались гнойные прыщи, которые ко всему воняли. Я даже заболеть не мог по-человечески.

-- Ну и как твои первые впечатления? -- продолжил я разговор после недолгой паузы.