Понятно, они делали это помедленнее и не так ловко, как расчеты Торстенссона. Но, в отличие от кавалерий других армий, кавалеристы Густава были обучены к действим и в качестве артиллеристов, не говоря уже про пехоту. Как и в других странах, в шведской кавалерии преобладали дворяне, но в отличии от тех, у шведской аристократии было мало надменности, свойственной их континентальным собратьям - а ту, что все-таки была, быстро повыбивал из них король путем изнурительных тренировок и строгой дисциплины.

   Так что вскоре пушки были наведены. Густав не ждал единой готовности, дабы палить слитным залпом, как это делали артиллеристы Торстенссона. Каждое орудие стреляло, как только было готово.

   Стрельба была хаотичной, небыстрой и неточной. Но это было уже и не так важно. Армия Тилли к тому времени уже была основательно потрепана и почти сломлена до неузнаваемости тяжелым боем. Четкие ряды терций распались, зажатые между неподдающейся обороной Горна и обстрелом артиллерии Торстенссона. А теперь свою лепту внёс и огонь их собственных тяжелых орудий. Огромная масса католических солдат - теперь уже не сильно отличавшаяся от беспорядочной толпы - была той целью, в которую было сложно промахнуться даже непрофессиональным пушкарям - кавалеристам вставшим у захваченных орудий. Кроме того, размер ядер компенсировал недостаток точности. В отличие от опытных и хорошо подготовленных артиллеристов Торстенссона, у кавалеристов, чаще всего, не выходило стрелять на рикошетах. Но среди тех тысяч людей, скучившихся так плотно, что они с трудом могли даже пошевелиться, двенадцати- и двадцатичетырёхфунтовые ядра легко сеяли семена смерти.

Похоже, это был один из тех немногих случаев в жизни, когда даже Густав-Адольф не испытывал искушения предпринять ещё одну атаку.

   Ну... Почти не испытывал.

   - А может... - услышал Юнссон его бормотание. - Может...

Король сверлил взглядом далёкого врага, встав в стременах. Его огромная фигура напоминала поднявшегося медведя, смотрящего на раненного лося.

Тогда телохранитель быстро сказал:

   - Ваше Величество, тут дело решённое, -он указал на имперцев саблей. - Мы прикончили их. Точно.

   Король вздохнул.

   - И чего они еще не сдаются. Их кавалерия бежала. Шансов на контратаку нет. Они в западне.

Юнссон промолчал - шансов на капитуляцию этого противника не было. Только не под командованием Тилли.

   - Бедняга Тилли, - размышлял вслух Густав. - Паппенхайм сгубил его дважды. Сначала сделал его магдебургским мясником... А теперь - и вовсе навсегда.

   Осматривая местность своим близоруким взглядом, он, по сути, не видел ничего кроме расплывчатых очертаний. Но зрелище нравилось ему тем не менее.

   - И сейчас, и навсегда - Брейтенфельд.

 *** 

   - Чертов Паппенхайм, - прошептал Тилли. Лицо старого генерала заострилось, когда адъютант затянул повязку туже, но он терпел. Только ещё одно тихое проклятье.

   - Чертов Паппенхайм.

   Тилли лежал на земле почти в центре своего войска. Сегодня он был ранен уже дважды. Первая рана была пустячной - всего лишь крупный синяк, оставленный отскочившей от кирасы мушкетной пулей. А вот рана в бедро, которой сейчас и занимался адъютант, была гораздо серьёзнее. Подброшенная ядром одной из этих дьявольских шведских пушек пика проделала в нём изрядную дыру. Вся его нога была в крови.

   Вслух Тилли ругал Паппенхайма, а вот молча - самого себя.

   "Надо было прислушаться к Валленштейну. Так ловко! Так ловко! Никогда не видел, чтоб армия так быстро передвигалась и перестраивалась. Как шведский ублюдок делает все это?"

Старый полководец испытывал искушение закрыть глаза, от страшного унижения и боли. Но тут же поборол этот порыв. Даже когда увидел, как менее чем в сорока ярдах от него ещё дюжину его людей очередное ядро превратило в кроваво-костяную кашу. Ни один человек не скажет, что Тилли - Иоганн Церклас, граф фон Тилли! - не смог встретить разгром так же невозмутимо, как обычно встречал триумф.

В этот к нему подошли и встали рядом с ним на колени двое его офицеров с осунувшимися лицами.

   - Надо сдаваться, генерал, - выдавил один из них.

   - Путей для отхода нет, - добавил второй. - Ничего нельзя сделать без кавалерии, которая могла бы нас прикрыть. Шведы и финны просто изрубят нас.

   Ослабевший от потери крови, всё ещё лёжа на спине, Тилли покачал головой. Несмотря на всю усталость и кровопотерю, жест был твёрдым и ясным.

   - Нет.

И прошептал: - Чертов Паппенхайм и его любимые Чёрные кирасиры! 

Он на миг закрыл глаза. И повторил.

   - Нет. Я не сдамся.

   Адъютанты попытались возразить, но Тилли, стиснув кулак, заставил их замолчать. Он снова открыл глаза и посмотрел в небо.

   - Когда зайдёт солнце? - спросил он.

   Один из офицеров глянул вверх.

   - Час или два.

   - Держитесь, - прорычал Тилли. - Продержитесь до ночи. Тогда люди смогут отступить. Это будет бегство, но темнота не позволит шведам организовать преследование. Только так мы можем спасти большую часть армии.

   - Вернее, то что от неё останется - пробормотал адъютант.

   Тилли посмотрел на него, на других, потом на ещё трёх идущих к нему офицеров.

   - У, бездари - рыкнул он, - такие же, как и Паппенхайм. Любители славы и никакой отваги.

   Он повернулся к адъютанту и приказал.

   - Подними меня. На коня.

   Адъютант и не подумал возразить. Усадить старого генерала на коня оказалось делом нескольких минут.

   Тилли глумливо посмотрел на них из седла.

   - Сдаваться, говорите? Да к черту вас всех! Мои парни останутся со мной.

*** 

   Все так и произошло. До самой ночи, Тилли находился почти на самом переднем краю имперского строя, удерживая людей личным примером и силой воли.

   - Дева Мария! - кричали они, умирая. - Папаша Тилли!

   На самом закате, Тилли был ранен снова. Никто не понял, что именно нанесло рану: может, пуля из мушкета, а может - судя по ужасной дыре в плече - это был ещё какой-нибудь обломок, поднятый в воздух этими ужасными шведскими пушками.

   Его спасли адъютант и несколько солдат. Соорудив импровизированные носилки, они оттащили его в тыл. Прежде чем через пару минут потерять сознание, Тилли обзывал их трусами. Когда носилки проносили через потрепанные терции, его солдаты создавали защитный коридор, пропуская своего командира в безопасное место.

   Для остальных последнее ранение Тилли послужило сигналом к бегству. Ветераны-католики больше не могли сносить такую бойню. Меньше чем за пять минут, упорно державшийся долгими часами строй обратился в паническое бегство. Бросая оружие и снаряжение, войска бросились искать убежища в наступавшей тьме и далёких лесах.

   Большинство из них все-таки спаслось. Густав отдал приказ не преследовать их. Отчаянная отвага Тилли, сдержавшего шведов до наступления ночи, сделала полное уничтожение его армии невозможным.

*** 

   Встав после битвы на колени, чтобы помолиться, король Швеции вовсе не чувствовал себя в чем-то проведенным и не проклинал полководца врага. Он хорошо понимал, с какой целью Тилли организовал это кажущееся бессмысленным сопротивление, и даже восхищался им.

   По правде, он даже испытывал определённое удовлетворение. Пал последний из великих, но пал подобно огромному дубу, а не сгнил как пень. Что-то в короле, набожном лютеранине, усмотрело руку Господа в бурном, но величавом крахе его врага-католика. Пути Господни неисповедимы, но Густав-Адольф полагал, что уловил нечто от божественного провидения, в том, как был разбит Тилли.

   Собственно, все это было уже не так важно. Пускай Густав-Адольф и не смог полностью уничтожить врага, но он выиграл величайшую битву за последние десятилетия, а может быть, и века. И если Тилли и удалось предотвратить полный крах, катастрофа всё равно была невообразимо огромной. Гордая, еще недавно, имперская армия, побеждавшая всех противников, с какими только сталкивалась со времён Белы Горы, была обращена в прах.