И добрая Харрем, в широком платье из светлой материи, с лицом, закрытым белым ячмаком, прежде всего подняла плачущего ребенка.

– Маленький мальчик! Возьми, подержи его, Туссум, он цел и невредим, – сказала она.

Старик довольно неловко взял ребенка на руки, тот испугался и закричал еще громче. Харрем наклонилась над Рецией и прежде всего сдернула покрывало с ее лица.

– Она еще так молода и прекрасна, но так бледна и безжизненна, словно мертвая. Вот посмотри, – говорила добрая старушка, в это место должна она была получить страшный удар, отсюда, через головную косынку, течет кровь.

– Ну что, она умерла? – спросил Туссум.

– Кажется, что так.

– Послушай, дышит ли она еще?

Харрем нагнулась к Реции, приложилась губами к устам безжизненной девушки, чтобы почувствовать, есть ли у нее еще дыхание.

Ребенок кричал так громко, так сильно, что Туссуму совсем нельзя было разговаривать с сестрой. Он отнес его в сторону и положил на песок, а сам вернулся оказать помощь Реции.

– Она еще дышит, но очень слабо, – крикнула ему Харрем.

Теперь ребенок был довольно далеко и крик его не мешал их разговору.

– Что нам теперь с ней делать?

– Мы должны помочь ей, должны прежде всего отнести ее домой, – отвечала Харрем. – Задело, Туссум.

Старик исполнил желание сестры, и оба попробовали нести Рецию, но эта ноша оказалась не по силам престарелой Харрем. Туссум как можно тише и осторожнее взял безжизненную Рецию на руки и один отнес ее в свою хижину. Харрем несла ребенка и фонарь.

Сторожевой домик был жалкой, ветхой деревянной хижиной, как и большинство домов в Константинополе, но зато состоял из нескольких комнат. Добрая Харрем прежде всего велела перенести Рецию, личность ей вовсе неизвестную, на свою постель, а чтобы успокоить ребенка, дала ему немного молока и уложила спать. Теперь она могла сосредоточить все свое внимание на несчастной больной. Освежила ей рану, обмыла кровь и позаботилась о том, чтобы Реции было покойно. Туссум предоставил все заботы своей сострадательной сестре, а сам лег спать.

Рана вскоре, по-видимому, начала заживать, но больная все еще не приходила в сознание: страх и возбужденное состояние, которые пришлось пережить бедной Реции, вызвали горячку. Много тяжелых дней и ночей принесла старой Харрем болезнь Реции. Целые недели пролежала больная в борьбе со смертью. Добрая старушка, кроме того, должна была еще заботиться и о ребенке, расцветавшем благодаря ее материнскому уходу.

Пришла весна. Казалось, что горячка хотела наконец покинуть Рецию. К больной вернулось сознание, рана зажила, но бедняжка была так слаба, что все еще надо было опасаться за ее жизнь. С удивительной самоотверженной любовью ухаживала за ней старая Харрем, употребляя все усилия для ее спасения. Отрывками, насколько позволяли силы больной, узнала она обстоятельства ее жизни и еще более привязалась к прелестной девушке. При своей бедности она не жалела ничего, тратила последний грош для подкрепления и восстановления упавших сил выздоравливающей больной. Больше всего помогло выздоровлению Реции то обстоятельство, что дитя ее было спасено, и она снова могла держать в объятиях своего любимца, свое единственное сокровище.

Так медленно подвигалось ее выздоровление. С наступлением лета она могла уже по целым часам оставлять хижину, утром и вечером гулять вблизи нее под тенью деревьев, вдыхая чудный, освежающий и подкрепляющий воздух. Харрем радовалась, что ей так хорошо удалось довершить дело спасения, на которое она употребила целые месяцы, и Реция чувствовала горячую благодарность к доброй, набожной старушке, сестре Туссума. Грустная улыбка сияла на бледном, но прекрасном лице Реции всякий раз, как Харрем говорила с ней и всячески старалась развлечь ее. Глубокая задумчивость лежала в ее взгляде и была разлита по всему прелестному лицу ее; длинные темные ресницы, осенявшие ее глаза, усиливали это выражение. Она была спасена, вырвана из когтей смерти и снова возвращена к жизни, горячо благодарила она свою спасительницу за все ее благодеяния. Она оказала ей помощь, спасла от неминуемой смерти и от греха сделаться самоубийцей и убийцей своего ребенка – она должна была жить, жить для своего сына. Часто в жаркие летние дни, по целым часам задумчиво глядя вдаль, она сидела под старыми тенистыми деревьями рядом с домиком. Деревья эти прилегали к стене, по-видимому, окружавшей какой-то парк или сад. Реция не знала, кому принадлежал этот сад, вблизи которого она охотно сиживала, погруженная в свои мысли. Да она и не спрашивала об этом.

На незначительном расстоянии находился маленький летний дворец султана, называемый Цветочным павильоном, так как огромный сад, окружавший этот маленький невидимый дворец, представлял собой роскошный цветник, далеко разливавший благоухание. На заднем плане раскинулись большие вековые деревья, цветущие кустарники, жасминовые беседки и розовые аллеи, и истинное наслаждение было гулять там вечером. Султан Абдул-Азис подарил этот Цветочный павильон принцу Юсуфу, который всегда с удовольствием посещал его и очень любил гулять в его прелестном саду. Для принца произвели некоторые перемены в павильоне, расширили гаремные покои, выстроили конюшни, устроили бега и, по приказанию султана, сделали все, чтобы пребывание в Цветочном павильоне для принца было приятным.

Несколько недель тому назад принц Юсуф со всем своим штатом переселился в Цветочный павильон на все летние и осенние месяцы. Принц не имел уже более при себе своего друга, своего прежнего наставника и адъютанта: Гассан постоянно находился в свите султана, а Юсуф не мог уже более привязаться в такой степени к другому адъютанту. Чаще всего любил он быть в одиночестве и без свиты выезжать на прогулки верхом.

Однажды принц по обыкновению приказал оседлать свою любимую лошадь. Он сошел в переднюю часть сада, где слуги водили стройное, изящное животное, вскочил в седло и один выехал из сада; все давным-давно знали его обычай выезжать на прогулку без свиты. Да никто в это время и не узнал бы в нем принца. Он был в черном европейском костюме, красной феске, подобно тысячам знатных турок, да и сбруя его коня была нисколько не богаче, чем у любого банкира в Галате.

Вследствие своей замкнутости, необщительности и меланхоличности характера принц Юсуф не очень-то был любим своей свитой, да и в остальных кругах. Было странно и даже неприлично принцу вести себя таким образом, возбуждать так мало внимания и быть таким мечтателем, вместо того чтобы сыпать вокруг себя золото. Принц Юсуф, по-видимому, ни к чему не имел пристрастия. Даже красота женщин и та не восхищала его. Несколько недель тому назад, как мы уже знаем из одной предшествовавшей главы, он отослал прекрасную и умную дочь Гуссейна-Авни-паши назад к отцу, так как не чувствовал к ней любви. Сердце мечтательного Юсуфа все еще принадлежало той звезде его жизни, которую он только раз видел и с тех пор не мог уже позабыть.

Говорят, человек любит истинно только один раз в жизни, все остальное, принимаемое им за любовь, – неистинное, подогретое чувство. Принц все еще мечтал о Реции. Гулял ли он в часы уединения по аллеям сада, катался ли верхом, – всюду стоял у него перед глазами ее прекрасный образ. Он не видел больше Реции, тщетными оставались все его попытки отыскать предмет страсти. Одно время он думал даже, что может любить другую и сделаться счастливым, потому-то он и взял в свой гарем дочь военного министра. Но то, что в первую минуту он счел любовью, было не более, как мимолетная вспышка страсти, которая угасла так же быстро, как и возникла. Что было ему теперь в Лейле, дочери Гуссейна? Он чувствовал, что не может сделать ее счастливой. Он не любил ее, он любил другую, которую не мог назвать своей, и любил ее так восторженно, так обожал ее, как солнце, как прекрасный цветок, как яркую звезду. Он не хотел, чтобы Лейла была несчастна, но осчастливить ее он был не в силах, и так, из доброго побуждения, вовсе не желая оскорблять чувства девушки, он отослал ее в дом отца.