И все застыли в неподвижности, слушая бессмертную песнь, которую Эгиль создал в эту ночь и которую норвежцы назвали впоследствии «Выкуп головы». Всем был известен удивительный дар Эгиля, но подобной песни никому еще не доводилось слышать.

Король Эйрик сердито поднял голову. Он решил прервать скальда. И в то же время ему хотелось услышать конец песни. Как Эгиль завершит ее? Начало было прекрасно, однако… А скальд Эгиль, широкоплечий и тучный, невозмутимо стоял в окружении своих врагов и палачей. Одну руку он положил на пояс, богато изукрашенный золотом и серебром. Его голос дерзко взмывал над головами людей. Звонко и сурово звучал он в этот утренний час, на пороге смерти.

Но это была не песнь жалкого льстеца, униженно молящего о пощаде. Правдиво и смело рассказывалось в ней о жизни и деяниях короля Эйрика.

Никто никогда не слышал более прекрасной песни о короле Эйрике. И она была правдива. В ней не прославлялись великодушие, честность и правдивость короля, как это делалось в обычных хвалебных песнях. В ней говорилось о бесстрашии Эйрика в битве и о его даре военачальника.

И тут только король Эйрик понял, что теперь произойдет то, чего он не мог предвидеть. Теперь, когда злейший его враг уже у него в руках! Он крепко сжал рукоять меча и оглядел своих приближенных, которые ненавидели Эгиля еще больше, чем он сам. Но король вдруг почувствовал странную неуверенность. Он знал, что все они с нетерпением ждали того часа, когда голова скальда скатится с плеч под топором Хьяртана. А теперь они стояли околдованные силою поэзии и красоты. Они впились взглядами в лицо Эгиля, и глаза их излучали такое сияние, словно они беседовали с богами. Король знал, что они ненавидели Эгиля Скаллагримсона. Но теперь они преклонялись перед поэтом и его дивным искусством. Эгиль выразил в своей песне всё то, о чем они думали и мечтали; он выражал их самые затаенные думы, самые страстные желания, самые горячие чувства. И потому все они были захвачены его песнью. И даже самый злейший враг не осмелился бы прервать Эгиля, такую сильную власть приобрел он над людьми. Рядом с королем Эйриком стоял Хьяртан. Король смотрел на него. Лицо Хьяртана выражало глубокое внимание, и, когда Эгиль произносил особенно красивую вису, Хьяртан словно бы чуть заметно улыбался. На курганах, у лодочной пристани стояли люди, а голос Эгиля, казалось, заполнял всё вокруг.

Когда Эгиль замолк, со всех сторон раздались крики, как будто люди приветствовали короля по окончании победной битвы. Воины ударяли в щиты и издавали восторженные возгласы. Они чествовали своего скальда и недруга Эгиля Скаллагримсона.

И Аринбьярн стоял спокойно опираясь на меч. Плечо его касалось плеча старого Будди. Старик улыбался. Сегодня никто не посмеет поднять оружие на Эгиля. О таком недостойном деянии не рассказывалось еще ни в одной саге. Скальд стоял высоко подняв голову и ожидая слова короля. Он ясно дал понять своей песней, что не просит ни пощады, ни прощения. Таков был Эгиль Скаллагримсон. Он был тверд не менее, чем его недруг, король Эйрик Кровавая Секира.

Король поднялся, неохотно и растерянно. Он был в восхищении от великолепной песни Эгиля, но в то же время его мучила неутоленная жажда мести. Он знал, что эта песня прославит его в веках больше, чем все его победы, и что она расскажет норвежцам правду о нем. Ему ведома была сила песни, — ведь он, этот король, сам был искусным скальдом, так же как когда-то отец его, Харальд Прекрасноволосый. И он был в сильнейшем волнении, так как понял, что попал в западню.

Король резко обернулся к Хьяртану и застыл в изумлении. Изуродованными устами, рассеченными когда-то мечом Эгиля, Хьяртан произнес следующие слова:

— С великой радостью отделил бы я твою уродливую голову от тела, Эгиль. Но она всё-таки слишком драгоценна!

Громовой хохот тысячи глоток, словно морской прибой, загрохотал во дворе королевской усадьбы. Хьяртан погрозил толпе кулаком, обернулся к Эгилю и злобно сказал:

— Но не забудь, что радость, которую ты подарил мне, может исчезнуть, как исчезает роса с полей, когда солнце стоит высоко в небе. И тогда песнь твоя утратит свою власть надо мной. Когда я повстречаюсь с тобой в другой раз, беседа наша будет сопровождаться звоном мечей!

Хьяртан резко повернулся и быстро покинул двор. Король Эйрик с минуту смотрел на Эгиля, прищурив глаза. Потом медленно произнес:

— В своей песне ты говорил о моем сребролюбии, Эгиль. Я отвечу тебе тем же. Возьми вот этот перстень в награду за песнь. Этот дар будет тебе по душе. Ты хороший скальд, Эгиль, но все знают, что ты безмерно жаден до богатства. Возьми же кольцо — оно из чистого золота.

Месть мертвых

(Перевод Л. Брауде)

Случилось это в гибельные для Норвегии времена, когда там свирепствовала чума — Черная Смерть.

Далеко на севере лежит уединенный плодородный остров. Однажды жители этого острова услыхали, что где-то на юге бушует Черная Смерть. Обезумев от ужаса, подстерегали они корабли, приближавшиеся к острову. Они осыпали градом горящих стрел любое, самое миролюбивое судно, которое и на юге-то не бывало, и уж никак не могло занести на остров заразу.

Но вот однажды в заливе появилась какая-то шхуна. Вяло полоскались по ветру паруса. Островитяне стали осыпать ее градом горящих стрел, и шхуна бросила якорь посреди залива. Раздались крики о помощи, которые нельзя было истолковать превратно. На корме один за другим стали вспыхивать сигналы бедствия. Так продолжалось три дня, а на четвертый сигнальные вспышки на шхуне прекратились. Тогда кто-то из бондов^[27] поднялся в горы — поглядеть, есть ли люди на палубе. Он вернулся обратно с вестью, что на посудине всё словно вымерло.

Рано утром бонды собрали тинг и поклялись страшной клятвой, что никто из них не ступит на борт шхуны, какие бы сокровища ни таились в ее трюмах. А все знали, что сокровища там были немалые. Шхуна шла с юга и была доверху нагружена изделиями золотых дел мастеров, драгоценными уборами и прочими редкими товарами. Поэтому-то бонды клялись священной клятвой, более страшной, чем обычно: да будет вне закона каждый, кто приблизится к шхуне. По всему берегу залива была расставлена стража. Островитяне выжидали еще несколько дней и черных, дождливых ночей, чтобы убедиться: да, на шхуне царит лишь смерть — Чума.

На шестой день на острове начали сооружать большие плоты и бросать на них сухой можжевельник и сосновые корневища. Все работали в суровом молчании. К вечеру множество таких плотов уже выстроилось вдоль берега.

Сигурд Брюнхильдсон взобрался на камень и сказал:

— Лишь только взойдет солнце, мы выйдем на плотах в море и сожжем шхуну. И да будет наречен злодеем тот, кто нынче ночью не усидит дома, в своем собственном жилище. Мы, не раз слыхавшие о великой погибели людской, Черной Смерти, мы-то понимаем, какой бедой грозит нам эта шхуна! Но от нашей воли зависит избавить остров от беды. Ни один корабль не заглянет к нам до зимы, это — последний, а к весне, может, и чума уймется!

Сигурд глядел на толпу стоявших перед ним бондов и тяжко вздыхал. Знать бы, что у них на уме. Потом он хлопнул по плечу владельца усадьбы Хойгане и сказал:

— Пошли-ка по домам! Утро вечера мудренее! Были бы все такие, как ты, Арне, я бы не страшился, хотя мне кажется, что все понимают, насколько это серьезное дело.

И они двинулись вверх по тропинке, а остальные пятьдесят человек, целая маленькая рать, следовали за ними по пятам. На вершине холма все оглянулись и поглядели на фьорд. Если на шхуне и оставался еще кто-нибудь в живых, то он непременно помрет нынче же ночью. Ведь на борту уже давно никто не подавал признаков жизни. Весной бондам придется позаботиться об освящении этого места. Большего они сделать не в силах…

Утром следующего дня в устье фьорда появилась диковинная флотилия. Лодки тянули за собой большие плоты. Гребцы усердно работали веслами. Сигурд стоял на носу своей лодки, определяя расстояние и наблюдая за направлением ветра и течением. Невдалеке от острова Стурё лодки легли на другой курс и выстроились в ряд вокруг шхуны. Бонды сдвинули плоты поближе друг к другу, подожгли их и погнали к кораблю. Один за другим скоплялись плоты у бортов шхуны, и вот уже столбы пламени плотным кольцом опоясали корабль. Гребцы в лодках и бонды на берегу, как зачарованные, пожирали глазами невиданное зрелище. Удастся ли их затея? Но тут легкие языки пламени метнулись по палубе, и все увидели: шхуна стала медленно крениться на бок. Она была обречена на гибель. Бонды вдыхали уже терпкий запах кипевшей в огне смолы. Длинные языки пламени вдруг взметнулись над кораблем. Пламя, подхваченное ветром, перекинулось дальше, на свежеосмоленную снасть, с жадностью пожирая груженную сокровищами шхуну. Оно поднималось всё выше и выше, пока не охватило своей пылающей дланью всё, что только могло гореть.