Оля на все это внимания не обращала, отчасти потому что он говорил это не со зла, а отчасти потому что чувствовала одну из его главных черт: Сережа всю жизнь страстно хотел, чтобы его любили. В юности он уверился в том, что никто его любить не может. Попав в институт, в среду людей, подходящих ему, он стал уже мнительным и недоверчивым настолько, что не верил даже в то, что к нему хорошо относимся мы, его друзья. Хотя, уверяю вас, мы всегда были самого лучшего мнения о нем. Но он все же был убежден, что нет в нем ничего такого, что могут любить другие люди.
Когда он потом начал пьянствовать, то в нем произошел такой любопытным процесс, что он как бы раздвоился на внешнего, пьяного и опустившегося Сережу, с которым даже разговаривать было трудно из-за того, что он поглупел и приобрел воспаленные идеи, и на внутреннего, прекрасного, все понимавшего Сережу, который хотел любви тем сильнее, чем меньше ее заслуживал внешний Сережа.
Хотя потом он каким-то чудом опомнился, но вот это неверие в любовь других людей к нему и желание этой любви в нем остались.
Оля часто была поразительно слепа по отношению к Сереже, но вот это она чувствовала очень хорошо. Поэтому она мирилась с тем, что Сережа иногда тиранил ее и говорил ей обидные вещи. Она понимала, что это ему нужно, чтобы убедиться в ее любви и терпении к нему.
Вскоре состоялась свадьба. Народу немного. Со стороны Сережи я и несколько наших друзей, со стороны Оли- несколько ее подружек. Сережиным свидетелем был Коля. Из дворца бракосочетания поехали в ресторан, где очень мило посидели. Оля исполнила несколько песен под гитару (у нее получалось очень неплохо), поужинали, потанцевали, короче это была приятная и тихая свадьба. И не очень напились даже те, кто обычно напивается в таких случаях, от чего разговор за столом сильно выиграл.
Сережа быстро понял, что в семейной жизни есть свои привлекательные стороны, так что даже перестал расстраиваться, что что-то потерял, женившись на Оле, даже внешне он стал выглядеть лучше, потолстел и стал аккуратен.
Причем она все почему-то не разочаровывалась в Сереже, как сделала бы на ее месте любая нормальная женщина. Я даже скажу, что она не только не разочаровывалась в Сереже, но ее уважение к нему даже усиливалось. Ей было все равно, что этот умный и со всех сторон талантливый Сережа, поговорив с ней вечером о разных серьезных вещах и высказав много интересных мыслей, одевает плащ и отправляется лежать на диване и пить чай с Колей.
Это была удивительная женщина.
Около года они прожили хорошо. Но потом Сережа стал немного скучать и слегка капризничать. Это очень расстраивало Олю, потому что причины она не понимала. Да и я не понимал, потому что я знал, что Сережу все всегда устраивало, ни к чему он не стремился. Многие мужчины к концу первого года супружеской жизни начинают скучать просто от того, что им как-то тяжело представить, что всю жизнь они проживут со своей женой, когда вокруг так много привлекательных женщин. Но для Сережи это не могло быть причиной, я знал, что он не стремился к другим женщинам - он презирал их как класс существ. Если бы его потянуло к другой женщине, он бы трахнул ее, не испытывая ни малейших угрызений, да и дело с концом. К Оле его отношение было исключительным - это правда. С другой стороны, его не могло расстраивать и однообразие семейной жизни, потому что раньше он жил не менее однообразно, и все же был счастлив.
То есть, на мой взгляд, женившись на Оле, Сережа многое приобрел, ничего не потеряв. И, следовательно, никаких причин для расстройства у него не было.
Но, по-моему, Сережа и сам не вполне понимал, что это с ним происходит. Он был человеком не злым и не бессовестным, поэтому чувствовал себя виноватым за свои капризы и упреки Оле. Он понимал, что Оля женщина прекрасная, что злиться на нее не за что. К тому он часто упрекал ее за то, что она что-то не туда положила, не так сказала, но сам чувствовал, что размеры Олиных проступков не соответствуют размерам его раздражения. Тем более, что он был человеком немелочным, и раньше все такие вещи- где что лежит, кто что сказал, были ему глубоко безразличны.
А наивная любящая Оля вместо того, чтобы обижаться, искала оправдание его придиркам и старалась окружить его вниманием. Хотя, конечно, даже у нее иногда нервы не выдерживали, и они ссорились.
Раза два они ссорились при мне. Однажды после ссоры я решил поговорить с Сережей. Может даже я был излишне резковат, но мы уже много лет были друзьями и всегда были резковаты (то есть откровенны) друг с другом. К тому же я считал, что ему надо не капризничать, а благодарить судьбу за то, что она послала ему такую женщину. Вот это я ему и высказал.
-Да все ты правильно говоришь,- сказал Сережа, скривив лицо,- только я не знаю, не понимаю, но все как-то не так идет.
-Ну что не так? Чего тебе не хватает?
-Понимаешь, я не знаю.
По своей привычке к обобщениям он рассказал мне историю из своей жизни:
-Ты знаешь, я в детском доме научился играть на трубе. К нам приходил очень хороший учитель музыки. Единственный человек в этом детском доме, которого я вспоминаю с удовольствием. Он организовал оркестр, и ты знаешь, я любил играть до того, что часто с утра начиная ждать вечера, когда будет репетиция. Он даже говорил, что из меня хороший музыкант получается. Сразу после детского дома я пошел служить в армию. В части нас построили и спрашивают, кто умеет играть на музыкальных инструментах. Тут очень многие сказали, что умеют, так как по рассказам знали, что желательно попасть в оркестр, в художники или еще куда, где служба легче. Но на трубе я один умел из всего пополнения, так что меня, к моей радости, в оркестр взяли. Одного я не учел, что часть была образцовая. И здесь было все наоборот. То есть целый день на плацу барабан стучит, а солдаты строевые приемы отрабатывают. И нам иногда приходилось играть по пять-шесть часов. Так что я постепенно начал эту трубу ненавидеть.
То есть в детском доме я с утра радовался, что вечером поиграю, а тут с утра с ужасом думал, что опять придется ее в руки брать. Тем более, что сразу после подъема оркестр играл на утренней зарядке.
А тут зимой должны были нагрянуть какие-то высокие проверяющие, поэтому в части все засуетились, мыли, подкрашивали, хотя и так все блестело, потому что это и было основном целью нашем службы- поддерживать внешний вид. Командир ужасался, до чего у солдат плохая выправка, хотя, поверь, в нашей части любой солдат ходил строевым шагом не хуже тех ребят, что по праздникам маршируют на Красной площади. Но командиру все что-то не нравилось. А тут он еще спохватился, что оркестр играет не на уровне. А надо признать, что если завести десять заржавленных патефонов с разными пластинками, то как раз и поручилось бы звучание нашего оркестра. Ну вот в тот день роты маршируют, мы играем. А мороз был хорошим, как назло. У меня лично все перед глазами плыло и промерз я до желудка. Так вот тогда я и поклялся, что к этой трубе больше не прикоснусь, когда уволюсь.
Я слушал Сережу не с любопытством, а с оттенком раздражения.
-Ну и что? - спросил я.
-А то что, может быть, без свободы и любви быть не может? И если начинаешь по обязанности заниматься даже тем, что любишь, то перестаешь любить именно из-за того, что обязан?
Тут я задумался. Мне как-то не верилось, что это действительная причина. У меня было чувство, что все это - фантастика, и всеми этими рассуждениями он маскирует даже для самого себя нечто более простое.
Все эти размышления, возможно, были любопытны, и в глазах такого человека как Коля, они свидетельствовали о глубине Сережиной натуры, но вот мне во все это не верилось. Потому что с одной стороны были его глубокие мысли, а с другой - счастье или несчастье милой, очень мне симпатичной женщины. Впрочем, тогда на их отношения только легла небольшая тень несчастливости.
То есть их разногласия не выходили за рамки разногласий, возникающих в любой семье. Оля, правда, переживала, но это от того, что была уж таким переживающим и чувствительным человеком. Так что я ей даже посоветовал не обращать внимания на Сережины выдумки.
