— Я хотел бы узнать… как идут дела со строительством бытовых предприятий в городах, и в частности в областном центре?

Управляющая облбытом, видно, не уловила подвоха в словах раиса, замигав черными, в комочках туши, ресницами, сказала:

— В центре? Дела идут неплохо. План выполняем.

— Вот как? Там, значит, дела движутся хорошо, а здесь плететесь черепашьим шагом? В чем причина такого разрыва, товарищ Шакирова?

— Причина? — Шакирова поправила локон, упавший на лицо, в волнении нечаянно растерла на щеке густые румяна. По лицам собравшихся пробежала улыбка.

— Я назову вам причину! — перебил Атакузы. Шумно вздохнув, посмотрел на секретаря обкома.

— Пожалуйста, говорите, — Бекмурад Халмурадович исподтишка бросил взгляд на Шакирову.

— Причина проста — в городе работать легче! В тени да в прохладе и план выполнить нетрудно. Но если вы… если у вас есть совесть… — Атакузы долгим, суровым взглядом обвел руководителей строительных организаций, и они под его взглядом вдруг засуетились, зашевелились, казалось, не знали, куда деться от гневных глаз раиса. — Если у вас есть хоть капля совести, то выполняйте свои планы в первую очередь здесь — в этом пекле! Вон, посмотрите туда! — Атакузы резким взмахом руки указал на мрачные, черно-пепельные барханы. — Пятьдесят моих девушек, нисколько не хуже вас, товарищ Шакирова, днем и ночью трудятся здесь. Они выращивают хлопок! Вы простите меня, товарищ Шакирова, там в тени да прохладе, выполнив свой планчик, живете в свое удовольствие, а здесь люди, не разгибая спины, изнывают в жаре! Так что же, у них нет права на хорошую жизнь?

— Я, кажется, не сказала, что у них нет прав…

— Еще бы вам сказать! Но вы, именно вы лишаете их этого права! Я ли не обивал ваш порог, я ли не сидел часами в вашей приемной, не кланялся вам в ножки! А вы…

На ресницах Шакировой повисли слезы. Атакузы дернул кадыком, будто заставил себя проглотить слова, готовые сорваться с языка, и повторил:

— Нужно иметь совесть. Совесть!

Слезы спасли Шакирову. Бекмурад Халмурадович ободряюще кивнул ей:

— Не расстраивайтесь. Наш уважаемый раис был несколько резок, но и вы должны понять его. Ведь он прав — молодежь работает в поте лица здесь, в пустыне, она хочет и должна жить хорошо.

Кончили с Шакировой, и град критики посыпался на голову управляющего дорожным строительством, за ним попало связи, после связистов принялись за коммунальное начальство. И все они, такие спесивые, как гуси, важные — не подступись, стояли по стойке «смирно» и, словно попугаи, заученно повторяли:

— Выполним! Будет сделано! Выполним!

Атакузы по опыту знал: от их «выполним» толку бывает мало. Но, во-первых, хоть и мало, да что-нибудь все же перепадет, а во-вторых, эти хитрые лисы-хозяйственники стояли в струнку не где-нибудь, а у порога его штаба, здесь, на его территории, повторяли, как попугаи, «будет сделано!». Атакузы, когда придет время, отлично использует это, напомнит любому из этих непревзойденных мастеров волокиты, если опять будут тянуть: «А как стояли навытяжку перед моим штабом в степи, забыли? Смотрите, как бы вам не постоять так же на бюро обкома!» — вот каким оружием запасся он!

Потом выступил Шукуров. Он не так красноречив, как Халмурадов. Говорил с расстановкой, потирал порой лоб, подыскивал слова, но и его выступление оказалось неплохим. Одобрительно отозвался о начинаниях Атакузы. Призвал использовать его опыт по созданию лесозащитных полос: «Лесозащитные полосы товарища Умарова уже на деле показали себя. И это бесценный урок для всех целинных совхозов». Но по-настоящему мужское слово сказал Джамал Бурибаев.

Выступал он последним. Без всяких оговорок, прямо заявил: то, что творит Атакузы здесь, в пустыне, должно стать примером и для района, и для области. И даже для республики в целом. И он от имени «Узсельхозтехники» обещает оказать ему серьезную помощь.

Атакузы сидел за столом президиума рядом с Бекмурадом Халмурадовичем. Ему пришлось скромно опустить голову, боялся, как бы не выдать свое торжество. А хотелось поднять голову высоко, поглядеть на хозяйственников, на тех, кто чинит преграду его великим планам, на Аксакала-доносчика, который сидит хоть и в первом ряду, а все же «внизу». Ишь ты, спрятал свои хитрые бусинки, обмахивается платком — жарко ему, видишь, стало. Не от похвалы ли в адрес Атакузы?

Выходит, все же не зря боролся, побеждал безводье, степной, все кругом испепеляющий ветер-суховей. Страдания и победы Атакузы, его саженцы, хлопковые плантации, городок, первые дома которого поднялись над барханами, — словом, его труд и пот не пропали впустую. Человеческое дитя нуждается в ласке. Одно лишь доброе, слово, и Атакузы готов забыть все пережитые муки, все трудности. Лечит душу доброе слово. Но где-то в уголке точит беспокойство. Только бы не поверили клевете и наветам всяких ябедников и бездельников, не помешали бы Атакузы возрождать эту проклятую богом и людьми землю. А то шлют и шлют комиссию за комиссией!

И не зря, оказалось, шевелилась в его душе тревога.

После летучки Атакузы пригласил гостей в кишлак «на пиалу чая». Халмурадов с неожиданной сухостью сказал: «Подождите, раис». Взял под руку Шукурова и ушел с ним за штаб. Целый час Атакузы смиренно вышагивал у штаба. Наконец подошел инструктор райкома, пригласил его к секретарям.

Шукуров и Халмурадов сидели в тени недавно законченного двухэтажного здания за штабом. Оба сумрачные, насупленные. Халмурадов почему-то отвел взгляд от спрашивающих глаз Атакузы, кивнул на штабелей кирпичей — «присаживайтесь».

— Так, раис… Мы ценим вашу работу, ваш организаторский талант. И в кишлаке, и здесь, в степи. Именно поэтому, — Халмурадов на секунду запнулся, сдвинул брови. — Поэтому мы и должны беречь вас от ошибок.

— От каких? — нетерпеливо перебил Атакузы.

— Что за скандал произошел у вас с домом?

— С каким домом?

— Известно стало, что вы самовольно выселили механизатора из его дома и вселили туда своего дядю.

«A-а… Надирахон настрочила-таки жалобу. Всего-навсего!»— Атакузы вздохнул: гора с плеч!

— Прежде всего, я не выселил этого механизатора, а только переселил. Переселил по его же согласию!

— Однако жена подала жалобу. Она к тому же многодетная мать. И вообще — если понадобилось вам жилье, неужели нельзя было найти другой дом?

Темное лицо Атакузы сделалось чугунно-черным, сухие, смуглые пальцы, нервно поглаживавшие колено, сжались в кулак.

— Другой дом мне не подходил. Удивляюсь, товарищ Халмурадов, — в голосе Атакузы слышалась глубокая обида. — Вы спросите: какого человека я вселил в этот дом? Он делал революцию в нашем кишлаке. Он создавал здесь колхоз. Единственный сын его — Герой Советского Союза — погиб на фронте! Неужели это преступление?..

— Никто не называет ваш поступок преступлением, — заговорил Шукуров. — Но можно было дать жилье и в другом месте…

— Другое место не годится!

— Почему же?

— Почему? — Атакузы не сдержал раздражения. — Вы же знаете, у старика никого нет. Кто еще, кроме моей семьи, будет присматривать за ним? Не понимаю вас, Абрар Шукурович. Домла Нормурад большой ученый, подарил колхозу огромную библиотеку. А мы?.. Боимся создать ему маломальские условия для работы, прислушиваемся к мелким разговорчикам. Вы бы побеседовали с ним, Бекмурад Халмурадович, посмотрели бы его библиотеку.

— Вот оно как, — сказал Халмурадов с явным облегчением. — Я, например, не знал этой стороны дела. Ну хорошо, а почему сняли с работы механизатора?

Атакузы шумно вздохнул:

— Тоже к вам с жалобой?

— Да, жена его…

— Не знак/, что наговорила вам жена, но я его с работы не снимал. Перевел сюда, в степь.

— Почему? Насколько нам известно, он числился хорошим специалистом, был у вас даже за главного механика…

Атакузы краем губ усмехнулся, но тут же мгновенно погасил усмешку.

— Да потому и перевел, что он хороший механизатор. Не бездельников же ставить сюда. Сделал бригадиром…