– Можно сделать его поиски частью программы, – сказал Адриану.

«Он вносит предложения, – заметила Марселина. Пытается присвоить проект себе». Возможно, все получится. Получится.

– Он, наверное, уже совсем старик, – вставила Черная Птичка.

– Восемьдесят пять лет, – тут же откликнулся Селсу.

– Интересная идея, но разве в духе Четвертого канала подвергать пожилого человека насмешкам и унижению? Пелоринью[106] на телеэкране?

Да, хочется завопить Марселине. Четвертый канал это не более чем позорный столб, каленое железо. Именно это нравится нам больше всего – страдания других, паноптикум. Покажите нам пытки и безумие, покажите нам публичные вскрытия и отвращение, покажите, как девушки раздеваются на телеэкране. Мы – похотливое зверье. Радость открытого унижения знакома еще с восемнадцатого века. Если бы сейчас проводили публичные казни, то Четвертый канал показывал бы их в прайм-тайм, и рейтинги били бы все рекорды.

– Это шанс для нас покончить с тем, что до сих пор мучает бразильцев уже пятьдесят лет. Да, с тех пор мы побеждали, но не тогда, когда это действительно было важно, на нашей собственной земле, на нашем собственном стадионе, перед лицом нашего собственного народа.

Адриану кивнул. Лизандра сложила оригами – два красных трахающихся кролика. Помахала ими на краю поля зрения Марселины.

– Нет, мне нравится, – объявил программный директор. – Остро, шумно, вызывает споры. Проведем смс-голосование, виновен или нет. Абсолютно в стиле Четвертого канала. ТЧН.

То, что надо, догадалась Марселина.

– У нас всегда хорошо идут шоу, где есть целый список участников, – сказала Черная Птичка, склонив голову на один градус в сторону Лизандры. – Что-нибудь типа «Самые великие игроки сборной» вызвало бы интерес зрителей.

Селсу сложил оригами в виде зеленого пениса и стал медленно поднимать его в сторону Лизандры.

– Нет. Всем спасибо. – Адриану отодвинулся на миллиметр от стеклянного стола. Предвкушение потрескивает в комнате, словно искра.

– Я знаю, что ты в состоянии сделать это. ГОМР.

Готов объявить мое решение.

– Вселенной осталось выполнить десять в сто двадцатой степени вычислений, – сообщил Эйтор, сидевший, положив ноги на стол, в угловом кабинете и смотревший на машины, которые двигались в сторону пляжа, и золотой с голубым треугольник в конце улицы, напоминавший праздничный флаг. – Потом все остановится и закончится, будет темно и холодно, и Вселенная продолжит расширяться вечно, пока все не окажется бесконечно далеко от всего остального. Знаешь, я уверен, что у меня появляется аллергия на пшеницу.

– Ты мог бы сказать «молодец, Марселина», «поздравляю, Марселина», «убийственно, Марселина, я приглашаю тебя в кафе „Барбоза“ выпить шампанского».

Служба новостей уже привыкла к тому, как Марселина врывается из грязи и стервозности отдела развлекательных программ в их сосредоточенную атмосферу серьезной журналистики, как треснутый глушитель, со злым лицом фланируя между «горячими столами»[107] в сторону маленького убежища Эйтора, где он размышлял над своей ролью – приносить дурные вести миллионам – и над тщетностью средств массовой информации в общем. После этого двери обычно закрывались, из-за них доносились высокопарные речи и гневные тирады, а внештатные корреспонденты возвращались к делам или начинали искать в Интернете варианты отдыха на выходные. Теперь же, когда Марселина вошла – маленькая грудь вперед, золотые кудри растрепались, – сияя так, будто только что употребила шесть дорожек с сиденья унитаза, журналисты сразу занервничали. Никаких криков из кабинета Эйтора. Все в этом здании, не говоря уж о работавших на восьмом этаже, знали, что они время от времени трахались, только удивлялись, почему. Мало кто понимал, что отношения могут родиться из необходимости не заниматься сексом со всеми, кому нужно заняться им с тобой. Те же, кто понимал подобное, не спешили делиться прозрением с остальными. Они боялись, что в один прекрасный день им самим придется разыграть такую карту.

– Финансирование от и до, через две недели подаю полное предложение, и до конца месяца проекту дают зеленый свет. Черт побери, я крута или как?

Эйтор снял ноги со стола, повернулся к Марселине, которая заполнила собой две трети его офиса, королева капоэйры с аурой успеха.

– Молодец, Марселина.

Он не обнял ее и не прижал к своему большому медвежьему телу в сером костюме. У них были не те отношения.

– Какое у тебя расписание на вторую половину дня?

«Кафе „Барбоза“, это же знак. Спасибо тебе, Богоматерь Дорогостоящих Проектов».

– Вечерняя сводка, а потом основной выпуск в семь.

Эйтор был депрессивным диктором, эта шутку знали далеко за пределами Четвертого канала, но Марселина понимала, что такая милая созерцательная меланхолия вызвана не постоянным шквалом сенсационных, жестоких и одержимых знаменитостями новостей, который стал неотъемлемой частью его жизни, просто Эйтор чувствовал ответственность. Он был Смертью, которую пригласили на все телеобеды страны. Марселина же, напротив, только радовалась, делая карьеру на пустяковых банальностях.

– Вот что будет дальше. У меня свидание с иглой. Потом я иду в кафе «Барбоза» со своей командой, альтернативной семьей и любым, кто захочет купить мне пиво. Ты приедешь, мы поедем в Лап[108], а потом к тебе. Я тебя затрахаю до полусмерти. Но сначала мне понадобится твоя помощь.

– Так и думал, что придется платить.

– Проект зависит от того, найду ли я Барбозу. Ты знаешь, как это сделать?

– Ну я не…

– Но знаешь кого-то, кто может. – Стандартная шутка журналистов и адвокатов.

– Разыщи вот этого парня, – Эйтор написал имя на розовой бумажке. – Будет нелегко, но он знает Рио как никто другой. Его можно застать на пляже Фламенгу с утра пораньше.

– Насколько пораньше?

– Тебе даже не представить. Он говорит, что для пляжа лучшего времени нет. – Эйтор отвернулся и поморщился, когда электронный ящик известил о новом письме. – Да, это хлеб, определенно. Не буду больше есть хлеб. А тебе советую прочесть вот это. – На столе, умоляя, лежала открытая книга. Эйтор читал агрессивно, пытаясь найти среди страниц идеи, способные дать хоть какое-то оправдание безумному миру, к которому он обращался дважды в день. Раз в неделю он всучивал очередную книгу Марселине, а та отдавала ее, ни разу не открыв, доне Бебел. Чтение – это слишком статично, это из прошлого века. – Она о теории информации, самой новой теории всего на свете. Якобы вселенная – это лишь огромный квантовый компьютер, а мы все – программы. Меня эта мысль успокаивает, а тебя?

– Приходи в «Барбозу», Эйтор. Тебе нужно много пива и очень горячего секса.

Он поднял руку, уже поглощенный надвигающимся миром.

Машины на улице почему-то не оказалось. Марселина посмотрела направо, вниз, а потом пошла обратно в фойе к стойке секретаря.

– А мне такси, вообще, вызвали?

– Вызвали, ты вышла и уехала, – ответил Робсон, стоявший в дверях. Роскошное создание – высокий, с шикарными скулами и мускулами пловца, такой черный, что даже светился. Когда на Рождество раздавали награды, то Робсону регулярно доставался приз «Самому сладкому». Марселина не могла поверить, что он натурал.

– В смысле «уехала»?

– В прямом. Ты уехала на такси.

– Я уехала? Да я только что спустилась!

Робсон уставился на свои руки, как делают люди, столкнувшись с безумцами в общественном месте.

– Ну ты вышла из лифта, спросила то же самое, мол, вызвали ли такси. Я ответил, что вызвали, машина ждет снаружи, ты села в такси и уехала.

– Думаю, кто-то из нас сидит на очень сильных наркотиках. – Возможно, она. Это все гуарана и эхо вчерашней гулянки. Давления больше нет, ты получила результат результатов, и теперь мозг кипит и пузырится, как «Ментос» в диетической коле.