Рассказывают так.

Жил-был на этой грешной земле Хуан Мансо,[1] благословенный богом человек, тихоня, который за всю свою жизнь мухи не обидел. В детстве, когда его товарищи играли в осла, ослом был он; позже он стал наперсником своих влюбленных приятелей и они поверяли ему свои тайны, а когда он достиг зрелого возраста, знакомые встречали его нежным: «Прощай, Хуанито!»

Его высшим и неизменным принципом был принцип: «Мое дело сторона». Он старался не компрометировать себя и всему на свете предпочитал одно — греться на солнышке.

Он питал отвращение к политике, ненавидел дела, отвергал все то, что могло бы нарушить покой его души.

Он жил на ничтожную ренту, которую тратил без остатка, сохраняя нетронутым капитал. Был довольно набожным, никому не противоречил и, так как обо всех на свете думал плохо, говорил обо всех хорошо.

Если с ним заговаривали о политике, он отвечал:

— Я ведь никто — так, скромная пешечка; для меня все равно — что король, что ладья; я бедный грешник, я только и думаю, как бы жить со всеми в мире.

Однако смирение не спасло его, и в конце концов он умер. Пожалуй, это был единственный компрометирующий его поступок. Другого он не совершил за всю свою жизнь.

Ангел, вооруженный огненным мечом, занимался распределением душ, направляя каждую куда следовало. Руководствовался он при этом списком добродетелей и пороков, составленным на каждого умершего в регистрационном пункте, или таможне: через это учреждение проходили все души, отлетевшие от мира. Там, за столом, напоминавшим столы избирательных участков, ангелы и черти в добром согласии проверяли у бывших смертных документы, следя за тем, чтобы все бумага были в полном порядке.

Вход в регистрационный пункт напоминал кассу цирка в день самой грандиозной корриды. Тут была такая толчея, такая сутолока, и все так торопились узнать свою судьбу на веки веков, и была при этом такая неразбериха — ведь проклятия, мольбы, оскорбления и извинения выкрикивались на доброй тысяче языков, наречий и диалектов, — что Хуан Мансо сказал самому себе:

«Кто заставляет меня связываться с этими скандалистами? Здесь, должно быть, одни грубияны».

Он пробормотал это себе под нос, чтобы никто не услышал.

Но случилось так, что ангел с этим проклятым огненным мечом обратил па него внимание, и таким образом Хуан Мансо смог попасть на дорогу, ведущую в рай.

Шел он тихонечко-тихонечко. Время от времени мимо него проходили группы ликующих душ. Они пели литании и танцевали. Некоторые проделывали все это с излишним рвением, что показалось Хуану Мансо малоприличным для будущих обитателей страны блаженных.

Когда он подошел к месту, где дорога поднималась вверх, он увидел длинную очередь людей, стоявших вдоль стен рая. Несколько ангелов, подобно полицейским на земле, следили за порядком.

Хуан Мансо пристроился в самом хвосте этой очереди. Скоро сюда прибыл один смиренный францисканец и умудрился так разжалобить нашего тихоню, такие убедительные доводы приводил, доказывая, что ему необходимо как можно скорее попасть в рай, что наш Хуан Мансо уступил ему свое место, говоря себе:

«Хорошо стать друзьями в преддверии райского блаженства».

Потом пришел еще один, и, хотя он уже не был францисканцем, он но хотел отстать от святого отца; Хуан Мансо внял и его просьбе.

В общем, не было ни одной благочестивой души, которая не перехватила бы места у нашего тихони. Слава о кротости его переходила из уст в уста и, как на крыльях, облетела всю очередь, Стало традицией рассказывать о добродетелях Хуана Мансо непрерывному потоку предвкушающих свое блаженство душ. О, Хуан Мансо, раб доброй славы своей!

Хуану Мансо казалось, что прошли уже целые века, а он еще стоял в очереди. Да, пожалуй, именно столько времени и нужно было, чтобы наш ягненок потерял терпение. Наконец однажды он столкнулся с неким святым и ученым епископом, оказавшимся праправнуком одного из братьев Мансо. Хуан Мансо изложил свои жалобы праправнучатному племяннику, и святой и ученый епископ обещал прапрадяде вступиться за него перед вседержителем. Взамен этого обещания Хуан уступил свое место многоученому святому епископу.

Вошел епископ в рай и, будучи человеком долга, прямехонько направился засвидетельствовать свое почтение предвечному отцу. Когда он закончил небольшую речь, которой всемогущий внимал довольно рассеянно, то услышал:

— Постскриптум меня не интересует. — И почувствовал, как господь испытующим, острым взглядом сверлит его сердце.

— Сеньор, позвольте мне замолвить слово за одного из рабов ваших, который там, в хвосте очереди…

— Довольно пустых слов, — молвил громовым голосом господь, — Хуан Мансо?

— Он самый, сеньор, Хуан Мансо, который…

— Хорошо, хорошо! Он получил то, что заслуживает. А ты не вмешивайся не в свое дело. — И, повернувшись к ангелу — проводнику душ, добавил: — Пусть войдет следующий!

Если бы что-нибудь могло поколебать радость, свойственную всем блаженным, мы должны были бы сказать, что у святого и ученого епископа она была поколеблена. Но, так или иначе, движимый состраданием, он приблизился к стене рая, вдоль которой вытянулась очередь, оперся о каменные плиты и, позвав Хуана Мансо, сказал ему:

— Прапрадядюшка, как мне жалко тебя! Как мне грустно, сын мой! Господь сказал мне, что ты получил по заслугам, а я чтобы не лез не в свое дело. Но… ты все еще в хвосте очереди?! Ну же, сыночек мои! Вооружись мужеством и не уступай впредь своего места.

— Ах, если бы я это умел! — воскликнул Хуан Мансо, и слезы, как горошины, покатились из его глаз.

Но было уже поздно: роковая слава о его смирении тяготела над ним, и у него уже не просили, а отбивали место.

Уныло покинул очередь Хуан Мансо и пошел бродить по пустынным и безлюдным землям загробного мира. Наконец он набрел на дорогу, где было много людей, и все они, как один, шли с опущенными головами. Он последовал 8а ними и очутился перед вратами чистилища.

«Сюда, наверное, легче войти, — подумал он, — и уж коль скоро я попаду туда и очищусь, меня отправят прямо на небо».

— Эй, дружище, куда идешь?

Повернулся Хуан Мансо и столкнулся лицом к лицу с ангелом, голову которого покрывала шапочка с кистью, а за ухом было перо.

Ангел смотрел на Хуана Мансо поверх очков. Оглядев его внимательно с головы до ног, ангел заставил Хуана повернуться, нахмурил брови и сказал:

— Гм, maleorum causa! [2] Ты сер до мозга костей… Если тебя сунуть к нам в котлы со щелоком, боюсь, как бы ты там совсем не растворился. Отправляйся-ка лучше в преддверие рая.

«В преддверие рая!»

Услышав это, впервые в жизни вознегодовал Хуан Мансо. Самый смиренный и терпеливый муж не стерпел бы подобного: ангел обращается с ним как с дураком!

В отчаянии отправился Хуан Мансо по дороге в ад «Здесь никаких очередей и в помине не было. Из широкого большого портала вырывались клубы густого черного дыма и слышался адский грохот. На пороге сидел бедняга дьявол, играл на органчике и кричал до хрипоты в голосе:

— Заходите, сеньоры, заходите… Здесь вы увидите человеческую комедию… Вход для всех свободный…

Хуан Мансо закрыл глаза.

— Эй, парнишка, стой! — крикнул ему бедняга дьявол.

— Но ведь ты говоришь, что вход свободный…

— Да, но видишь ли, — сказал дьявол, становясь серьезным и поглаживая себе хвост, — в нас еще теплится искорка совести… А по правде сказать… ты…

— Ладно, — ладно, — ответил Хуан Мансо, отворачиваясь: он не мог выносить дыма.

И услышал, что дьявол сказал себе в усы: «Бедняжка!»

«Бедняжка! Даже дьявол сочувствует мне».

И с тех пор, бесприютный, отчаявшийся, без всякой цели и смысла, скитался он по обширным заброшенным пространствам загробного мира, словно щепка, которую носит по волнам океана.