— Я очень огорчилась, узнав о кончине Тетушки Саиды. Надеюсь, вы получили мое письмо?

Еще один стон. Дада не сводил глаз с матери. Потом перевел взгляд на меня.

— Он был очень рад письму, — перевел я. — Собирался ответить, но…

Дада опять попытался заговорить.

Мать озадаченно нахмурилась, не понимая. Я тоже не смог помочь, бормотание становилось все неразборчивее.

— Мне уйти, Дядя Аббас? Я не хочу вас беспокоить.

Он застонал что-то абсолютно невнятное. Но мать улыбнулась. Я догадался почему. Взгляд, вновь устремленный на нее, стал ласковым. А рука сжала ее руку.

— Хорошо, я останусь. — Она прекрасно поняла его.

— Дада, — я шагнул поближе, — это Джо.

Она терпеливо дождалась, пока я представил ее, а потом на прекрасном урду — нисколько не походившем на заученные из разговорника фразы — сказала, что счастлива познакомиться, добавила еще что-то. Она называла его Дада.

Джо мучилась от разницы во времени, глаза у нее совершенно слипались. Мать отправила ее спать, а сама осталась со мной на террасе.

— Зачем она приехала? — спросил я, едва дверь за Джо закрылась, с трудом сдерживаясь, чтобы не задать такой же вопрос ей самой.

— Она тебе скоро объяснит.

— Вы, кажется, довольно близки.

— М-м, познакомились немного. По пути сюда.

— Она говорит на урду. — Я все еще не мог прийти в себя.

— Гораздо лучше, чем Саба.

— Как поживает Саба? — Мне стало стыдно, что до сих пор не спросил о сестре.

— Нормально. Собирается замуж.

— Вот как? Я его знаю? — пошутил я.

— Возможно, да. — Мать от души рассмеялась. — Перебрав целый букет вкусов и этносов, Саба нашла себе пакистанца. Слышал про семейство Фарух? Хасан Фарух?

— Страховые компании?

— Точно. Она выходит замуж за внука Хасана Фаруха.

— За которого? Хабиба?

— Да. Я сперва не поверила. В прошлый День благодарения она привела его в гости. Вот это был сюрприз. Как, однако, тесен мир.

— Я его знаю. И всю их семью. Очень хорошо. Как они познакомились?

— Говорит, через общих друзей. Наверное, в каком-нибудь сомнительном месте. В баре или в клубе.

— Они шииты.

— И что?

— А что, у тебя нет проблем с твоим… с отцом Сабы? — Я запнулся, как и всегда, говоря о мужчине, за которого она вышла замуж. О человеке, который для меня навсегда останется просто «крокодилом».

— Умара никогда не волновали такие глупости, Садиг. Он был приятно удивлен, что парень вообще оказался мусульманином. Да еще и пакистанцем. Мы долго готовились принять любого, на ком Саба остановит выбор. Это тебя, Садиг, беспокоят детали такого рода.

— Ладно, — после паузы ответил я. — Он хороший человек.

— Надеюсь.

— Из хорошей, уважаемой семьи.

Мать лишь весело рассмеялась — как она всегда умела, и я тоже улыбнулся, уловив старомодный пафос своих слов. Настало время и мне удивить ее.

— Кстати, я тоже женюсь.

— Какая радостная новость, Садиг! И кто она?

— Ее зовут Акила. Она вдова, и у нее две дочери.

— Надо же… Вдова. И ей позволили оставить у себя детей? — В тоне ее не прозвучало и намека на горечь.

— Твой случай необычен.

— Хм. — Мать не стала спорить. — Они тебя любят? Ее дети?

— Надеюсь, что да. Я не спрашивал.

— Ты не любил Умара. Когда приехал к нам.

— Думаю, я тогда вообще никого не любил.

— Ну, Анжела-то тебе очень понравилась.

— Да, пожалуй. И посмотри, к чему это привело. Целая жизнь в неведении. А ведь я имел полное право знать.

Мать молча смотрела на меня, и из глаз ее струилось беспредельное сочувствие.

— Я плохо к нему относился, да? — помолчав, все же спросил я.

— К кому?

— К крок… к Умару.

— Ты хотел назвать его, как звал всегда — крокодилом!

— Это по-дружески. Он сам так назвал себя, когда мы познакомились. Ты рассказывала мне сказку. Ему, наверное, тоже.

— Да, рассказывала.

— Так это правда? Мне говорили, что вы были знакомы… что ты любила его… еще до брака с моим отцом?

— Да, мы были знакомы. Он был моим другом. Раньше. И потом опять. В тот период, когда мне очень нужен был друг.

Медленно и осторожно я пытался озвучить мысли и чувства, что хранил много лет.

— Сейчас я знаю. Всю правду. Все, о чем не знал прежде и чего не мог понять. Про то, как они… Дада… моя семья… семья Мубарак… как они поступили с тобой.

— О, Садиг, по твоему голосу, по тому, как цепенеет твой язык, я понимаю, что ты по-прежнему разрываешься на части. Между двумя сторонами. Эта война для тебя все еще продолжается. Неужели ты не понимаешь, Садиг, что игра окончена? Давным-давно. Уж если ты рассматриваешь прошлое с точки зрения сторон, подумай об этом как о двух сторонах монеты. В конечном счете все суть одно. Голова Или хвост, конец или начало. Победа или утрата — лишь вопрос точки зрения. Результат броска, то, какой стороной упадет монетка, — все уже случилось, и закончилось, и прошло.

— Но в данном случае монетка оказалась фальшивой. Бросок — мошенничеством.

— Возможно. Но игра все равно окончена.

— Ты простила его?

Долгая пауза перед ответом могла уже считаться ответом. Но тут она заговорила:

— Если тебя интересует, Садиг, не держу ли я зла, то ответ — нет. Я перестала сердиться очень давно. Но для меня вопрос о прощении не имеет смысла. Последствия действий твоего деда принесли страдания всем. И ему, и мне. И в первую очередь — тебе. Вопрос в том, простил ли ты его. Когда ответишь ты, отвечу и я. Он ведь не единственный, кого тебе придется прощать.

Я ведь могла бороться. Должна была. Неважно, сколько сил это потребовало бы.

— Ты полагаешь, что могла победить? — невесело усмехнулся я.

— Может, и нет. Но, по крайней мере, должна была попытаться. А не бросать тебя здесь, не уезжать в новую счастливую жизнь. Да, счастливую, несмотря на боль разлуки с тобой. Вот так я отношусь к ситуации, и, думаю, ты должен простить не только его, но и меня.

Я слушал, и слезы жгли глаза от обиды, которая могла растаять давным-давно, позволь я слезам пролиться, — а я-то думал, что много лет назад перерос свои слезы. Она пересела ко мне на диван, протянула мне руку и выбор. Я принял и то, и другое. Взял ее за руки, сжимая их, точно как Дада, отвечая без слов, — и она приняла мой ответ, со слезами, которых она никогда не боялась.

Мы долго сидели в тишине, потом мама сказала:

— Но кроме прощения, есть гораздо более серьезный вопрос — несешь ли ты по-прежнему бремя всего, что произошло с тобой, и того, что в результате ты сделал с другими? Поскольку, если так, ты вынужден разделить это бремя со всеми, кого встречаешь, кого любишь, со всеми, кто любит тебя.

Прикрыв глаза, я видел перед собой двух женщин — ту, что сидела рядом, и ту, что спала в комнате неподалеку. Эти женщины — начало и конец моего детства. Моя мать и моя дочь, два полюса мира, от которого я полностью отгородился. В своем изгнании я притворялся, что не желаю знать, что потерял. Теперь знал. Быть мужчиной означало вернуться в этот мир — и принять его. Этот путь я начал задолго до их приезда. Но их присутствие поможет его завершить.

— Ты так и не скажешь, зачем она приехала?

— Нет. А зачем? Ты что, волнуешься? Боишься, она станет претендовать на твои баснословные богатства? — В маминых глазах плясали озорные искорки, она поддразнивала меня.

Но я очень серьезно относился к предмету.

— Нисколько. Все свое состояние я уже завещал ей. Как только узнал о ее существовании.

— Да ты что? Она в курсе?

— Разумеется, нет. Когда мы познакомились, она ясно дала понять, что не хочет иметь ничего общего со мной. Но я должен был сделать то, что должен. Она моя дочь. Законная. По закону Господа, во всяком случае.

— По закону Господа? Прости, Садиг, но я испытываю отвращение к этой фразе, особенно из уст мужчины. Даже если этот мужчина — мой собственный сын.