Я не понимала симптомов, которые уже заметила моя свекровь, бросавшая на сына все более и более встревоженные взгляды. Торопливая речь переросла в безумные монологи. Если я слишком уставала, чтобы составить ему пару, он танцевал в одиночестве, а я притворялась спящей. Через три месяца нашего брака я поняла две важные вещи: я беременна, и Шариф Мухаммад Чача сказал абсолютную правду.

Очень скоро я выучила, как официально называется недуг, терзавший Акрама. Маниакально-депрессивный психоз — сегодня это называют «биполярное расстройство» — в стадии гипервозбуждения. Я подслушала разговор между Акрамом и его отцом, происходивший на террасе.

— Ты что хочешь сказать? Ты перестал принимать лекарства?

— Я сказал то, что сказал.

— Но почему? Почему, Акрам? Тебе ведь стало гораздо лучше!

— Я был мертв, папа. Мое сердце умерло.

— Но, Акрам, ты же слышал, что сказал доктор. Опасно прекращать прием таблеток. Ты же знаешь, чем это может закончиться. Акрам, прошу тебя, будь благоразумен.

— Ты что, не понимаешь, папа? Я был мертвой куклой! Деревянной куклой с деревянным сердцем. Ни жизни, ни радости. Папа, у меня медовый месяц, я хочу почувствовать его, полностью. Прожить. С сердцем из плоти и крови. Живым и бьющимся, а не отупевшим от наркотиков. Опасно? Да что за жизнь без опасности, без риска?

— Акрам, прекрати. Умоляю тебя! Ты ведь знаешь, к чему это приведет. Ты понимаешь, что может случиться.

Они знали. Акрам и Дядя Аббас. Тетушка Саида и Асма. Но мне в голову не приходило, как низко может пасть Акрам со своих высот. Когда это все же произошло, потребовались радикальные меры. Для сына Аббаса Али Мубарака психиатра вызвали на дом. Он приехал с приборами, электрическими проводами, резиновыми лентами и помощниками. Акраму потребовалась терапия электрошоком. Курс занял несколько недель. Теперь никто не делал вид, что это для них неожиданность.

— Мы надеялись, — сказал Дядя Аббас, — что это никогда не повторится. Он так хорошо себя чувствовал.

— Я думала, женитьба положит конец его приступам, — всхлипывала Тетушка Саида, но в тоне ее звучали обвиняющие нотки.

Стена, что выросла между нами, осталась навсегда. В ее представлении именно я несла ответственность за случившееся. Я должна была стать лекарством для ее сына — одним из множества, что она пробовала за долгие годы, от лечения травами до хакимов^[122], гипнотизеров и знахарей. И я, по ее мнению, не подействовала, как и все остальное.

Я потеряла счет сеансам электрошока, и Тетушка Саида сдалась, взмолившись в слезах:

— Довольно! Мы перепробовали все. Ничего не помогает. На этот раз вы сделаете то, о чем я прошу.

— Можно подумать, до сих пор мы этого не делали, — проворчал Дядя Аббас, не глядя на меня.

— Мы отвезем его в Кербелу. На зиарат^[123]. Мы отправимся в паломничество, отдадим свои салам Имаму Хусейну, и он исцелит мальчика. Я точно знаю это! Если будем верить всей душой.

Дядя Аббас промолчал. Но через неделю все было готово к путешествию. Они — Дядя Аббас, Тетушка Саида и Акрам — поехали в Ирак, в Кербелу и Неджеф. Меня они с собой не взяли, поскольку я была беременна. И вместо свадебного путешествия я на время вернулась к маме.

Она все расспрашивала меня, что случилось. Но я молчала. Только общие факты, без подробностей.

— Они совершают паломничество в Кербелу. Я не могу поехать, я беременна.

Мама, вконец расстроенная и напуганная, отправила Мэйси к ее брату, Шарифу Мухаммаду, разузнать, что же я скрываю. И после этого не задавала больше вопросов.

Мой муж вернулся из паломничества, но все осталось по-прежнему. Сеансы электрошока следовали один за другим. Так много, что он потерял память. Я гладила его по щеке, но он не узнавал меня, не понимал, кто я такая. В конце концов Дядя Аббас отправил его в швейцарскую клинику, где Акрам лечился прежде. Мне было неуютно в чужом доме, и на время отсутствия мужа я переехала к маме, не обращая внимания на сплетни, которые наверняка пошли по городу.

Мне было безразлично, что говорят люди. Я никуда не выходила, ни с кем не встречалась. Только Асма несколько раз навещала меня. Она тоже ждала ребенка. Казалось бы, нам есть о чем поговорить. Но нет.

В тот день, когда я услышала, как мой ребенок, Садиг, шевельнулся в утробе, словно мягкие крылья птицы взмахнули внутри. Впервые за долгое время я почувствовала себя счастливой. Я была не одинока. И никогда не буду одинока, что бы ни случилось в жизни.

Акрам вернулся в Пакистан за несколько недель до рождения Садига. Я тоже вернулась в дом его родителей. Казалось, Акраму стало лучше, он опять улыбался. Но только не мне. Взгляд, обращенный ко мне, оставался чужим. В той комнате, где меньше года назад мы танцевали с Акрамом, я теперь спала одна. Он жил в своей прежней комнате, которая должна была стать детской для нашего малыша.

Приближались роды, и я переехала в дом мамы. Это традиция — вернуться в родительский дом и оставаться там еще сорок дней после родов. Невероятным облегчением было оказаться подальше от Акрама и его чужих глаз.

Родился Садиг, наполнив смыслом мою жизнь, и все остальное утратило важность. Пришли в гости Дядя Аббас и Тетушка Саида. В их доме жила Асма, за несколько недель до того родившая Джафара. Отец построил для нее и ее мужа новый дом, прямо напротив своего, чтобы дочери не пришлось жить по указке родителей мужа.

Перед началом Мухаррама Шариф Мухаммад Чача явился забрать нас с Садигом. Так уж вышло, что за время своего брака я провела в родительском доме больше времени, чем в доме мужа. Странно было возвращаться туда, но у меня не оставалось выбора. Вот-вот начнутся меджлисы у Тетушки Саиды. Она беспокоилась, что скажут люди, если невестки не окажется на месте. Как будто они уже не сказали все, что только возможно.

Тетушка Саида наняла айа, заботиться о Садиге.

— Пускай она займется ребенком. Ты должна заставить Акрама вспомнить. Это легче сделать без ребенка на руках.

Я не в силах была перенести это. Садиг принадлежал мне. Он тоже все понимал — плакал беспрерывно и успокаивался лишь у меня на руках.

Акрам начал общаться с родителями. Но ко мне был все так же безразличен. Садиг его нисколько не интересовал. Тетушка Саида пыталась напомнить, кто мы такие. Дядя Аббас говорил, что доктора в Швейцарии заверили его, мол, утрата памяти — всего лишь последствия длительной шоковой терапии, со временем память восстановится. Но это время все никак не наступало.

На второй день Мухаррама, когда я читала последние слова своей любимой ноха на женском меджлисе, в зал ворвался Акрам — мужчина посмел вторгнуться на женскую половину. Он, крайне возбужденный, искал что-то. Заметил меня, бросился в мою сторону и заорал:

— Твое отродье постоянно вопит!

В ту же секунду вперед выступила мать Акрама. Мысли отчетливо читались на ее лице, она в смятении. Как спасти ситуацию? Как остановить Акрама, не раскрывая его тайны? Но ее сомнения побудили Акрама продолжить — и перейти черту.

— Ступай и заткни младенца! А потом возьми его и убирайся туда, откуда пришла! Забирай свое отродье — неизвестно от кого рожденное — и уматывай из моего дома!

Я испуганно прикрыла ладонью рот, колени подкосились. Мама была рядом и видела все от начала до конца. Все женщины округи слышали, что сказал мой муж. Мама помогла мне подняться на ноги.

— Довольно, Дина. Хватит. Ступай забери сына. Мы уходим домой. На этот раз — навсегда.

Я была не одинока. Со мной был Садиг. Две недели спустя, через несколько дней после Ашуры, пришел Шариф Мухаммад Чача, сообщил, что Акрам умер. Повесился в роскошной ванной наших роскошных апартаментов.

Я, вдова в девятнадцать лет, отправилась в дом своего покойного мужа, где уже собрались люди выразить соболезнования. Среди них было немало тех, кто стал свидетелем моего унижения две недели назад. Тетушка Саида, вне себя от горя, кричала и велела мне убираться вон из ее дома. Точно как ее сын. Теперь я ее понимаю. Понимаю, что делает с людьми горе. Каким жадным оно становится, когда соединяется с горечью гнева и отторжения, каким слепым в поисках человека, которого можно обвинить. Я была просто удобной мишенью — выбранной без всякой причины или оснований.