Матушка настоятельница была в бешенстве.

— На этот раз ты зашла чересчур далеко, Дина. Я хочу встретиться с твоим отцом. Не с матерью. Я знаю, как это у вас, девочек, происходит — мама потакает всем капризам, и только отец может наказать тебя так, как ты того заслуживаешь.

Возможно, по тем временам в сексизме ее требований не было ничего особенного. Но в глубине души я испытала глубочайшее облегчение. В нашей семье мама была гораздо строже, чем Абу. Когда он вернулся из школы, я набросилась с расспросами, что же сказала матушка.

— Мать настоятельница сказала, что ты замечательная девочка, Дина. Что с твоим интеллектом может соперничать только твоя высочайшая духовность. Ты прирожденный лидер. В этом и заключается проблема. Если бы ты захотела, могла стать лучшей ученицей в классе. Она просила меня помочь тебе сосредоточить — как это она сказала? — свои усилия на побуждении к добрым поступкам, а не к проказам, дабы стать примером для подражания, а не вожаком стаи.

Несмотря на все хлопоты, которые ты ей доставляешь, Дина, думаю, она искренне любит тебя. А еще она хвалила твой английский. Я рассказал, что ты очень любишь читать. Отныне она проследит, чтобы у тебя не было недостатка в книгах — из ее личной библиотеки.

От радости я захлопала в ладоши. Вместо наказания — награда. Школьная библиотека была отвратительно укомплектована. Помню, мы пришли в такой восторг, узнав, что из Америки прибыло множество ящиков с книгами — подарок от тамошних школьников. Дождаться не могли, когда можно будет распаковать посылки, расставить книги на полках. Но как же мы были разочарованы, когда заветный день наконец настал. Книжки оказались порваны, изрисованы, во многих недоставало страниц. Да и интересных книг среди них не было. Учителя заставили нас написать благодарственные письма, и мы, злобно бормоча себе под нос, выводили слова благодарности противным американским детям, которые считали, что рваные грязные книжки могут считаться подарком! И новость от матушки — это было грандиозно, ведь всем известно, что лучшие книги хранятся на полках в ее кабинете. Такой новостью нужно было срочно поделиться с Умаром. Но, прежде чем я помчалась на террасу, Абу успел все же испортить мне настроение:

— Не стоит слишком радоваться, Дина. Тебе придется писать эссе о каждой книге, которую она даст тебе почитать.

Да, Умар, соседский мальчишка. Семь лет, что прошли с тех пор, как я свалилась со стены, мы продолжали дружить. Все, о чем я думала, что чувствовала, неизменно достигало его ушей.

И свою детскую страсть, о которой Абу рассказал настоятельнице, я делила с ним.

— Страница? — окликал, бывало, Умар.

— Сто двадцать семь, — отзывалась я со своего насеста.

— Как это у тебя получилось так много? — жаловался он, листая книгу в поисках нужного места.

Мы читали книжки параллельно, зачитывая друг другу вслух любимые места. Одной из первых общих книг была «Алиса в стране чудес». «Маленьких женщин» Умар читать отказался, хотя слушал некоторое время, как я читаю вслух, прежде чем отомстить моим же оружием с помощью «Острова сокровищ» Стивенсона. Мы начали с Артура Конан Дойля, перешли к Агате Кристи и Эрлу Стенли Гарднеру; превосходили друг друга в самых диких предположениях и безрассудных пари о детективных развязках, которые менялись по мере развития сюжета, пока Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, мисс Марпл и Перри Мэйсон не находили самого непредсказуемого преступника. У каждого из нас был свой экземпляр книжки, оба взятые напрокат у лоточника, еженедельно появлявшегося на нашей улице, — он давал в аренду комиксы за два анна, а книжки — за четыре. Это одна восьмая рупии с четвертью. Лоточник хорошо знал нас, поэтому привозил по два экземпляра, ведь мы не в силах были дождаться своей очереди, пока другой дочитает до конца. В один голос мы хохотали над гротескными шутками вудхаузовского Дживса, спасали мир от злодеев, чтобы править им вместе с Джеймсом Бондом Флеминга, которого мы прочли по настоянию Умара и за которого я отомстила «Унесенными ветром». Сомерсет Моэм увлек нас надолго. А потом пришло время русской литературы. Первой была «Анна Каренина». Я не могла простить героине, что она бросила ребенка в угоду саморазрушительной страсти. Потом случился «Доктор Живаго». Эта книга потрясла настолько, что мы даже купили себе по экземпляру.

Обсуждая «Живаго», мы вспомнили тему, возникшую в самый первый момент нашей дружбы, — герой ли Юрий или просто оказался в подходящий момент в подходящем месте? Или неподходящем, как посмотреть.

— Так ты считаешь, что неверность Юрия — это нормально? Но презираешь Анну Каренину? Не пойдет, Дина Со Стены. Сочувствовать одному и осуждать другого.

— Как ты можешь их сравнивать, Умар? Юрий — жертва судьбы и исторических событий. Анна — жертва самой себя.

— Значит, Анна не годится в героини, потому что сама выбрала направление собственной жизни? А Юрий — герой, потому что ни за что не отвечает? А, кстати, какой у нее-то был выбор? Она не меньшая жертва обстоятельств, чем Юрий.

— Брось, Умар, она потеряла семью вовсе не из-за войны и хаоса.

— Но она была женщиной. Она оставила жизнь, на которую была обречена. Ее страсть к Вронскому — первый случай, когда она получила возможность сделать собственный выбор.

— Но с Юрием все то же самое. Но только не он сделал этот выбор. Не сам решил отказаться от обязательств по отношению к семье. Он даже сумел сдержать порыв страсти. Сначала. До той поры, когда не осталось иного выхода — только сдаться на волю судьбы. Он поступил правильно, благородно — но все дороги оказались закрыты.

И когда это все же произошло, он не стал предаваться эгоистическому самокопанию. Он писал стихи. Его страсть к Ларе стала источником великого. Но даже тогда его жизнь была посвящена не только самому себе.

— Это сложный вопрос. Слишком сложный, чтобы обсуждать его на таком расстоянии. — Отец вышел на террасу совершенно неожиданно, я даже не слышала шагов.

Не так давно у него появилась новая привычка, по наущению мамы, конечно. Она отправляла его пить чай на террасе, чтобы присматривать за мной и предотвратить потенциальную опасность. Это оказалось страшной ошибкой. Абу не только не охладил пыл нашей дискуссии, но сделал то, чего мать никогда не допустила бы.

— Почему бы тебе не зайти на чашку чая, Умар? — окликнул отец с террасы. — Интересный спор лучше вести в нормальной беседе, негромко, а не орать через весь двор. Лоточникам на улице и так приходится нелегко, чтобы свести концы с концами, а тут еще надо соперничать с вашими воплями.

Сначала мы с Умаром удивились — настолько, что не могли вымолвить ни слова. Мы привыкли к расстоянию, разделявшему нас, и не готовы были разрушать препятствие. Но все же пришли в себя, и через несколько минут Умар уже стоял на террасе рядом с Абу и со мной. Спор, развивавшийся так естественно, угас; мы оба внезапно смутились в почти официальном присутствии моего отца.

Чтобы сгладить неловкость ситуации, я привычно поддразнила:

— Впервые после моего падения семь лет назад мы оказались так близко, Умар. Неудивительно, что ты притих. Наверное, пугает прошлый опыт — боишься, что я стану причиной сломанных костей!

Умар улыбнулся, в глазах блеснули искорки — с террасы я не могла бы их разглядеть.

Абу отправил меня в дом за чаем. Когда же я вернулась с подносом в руках, беседа уже лилась неудержимым потоком. Абу и Умар с головой ушли в обсуждение политических вопросов. Абу держал в руках мой экземпляр «Доктора Живаго». Хорошо, что я успела закончить, поскольку он явно намеревался взять книгу почитать.

Я протянула Умару чашку, а потом лишь наблюдала, как в ней стынет чай. День почти закончился, а они с Абу переходили от политики к истории, вспоминали Раздел и решения, послужившие его причиной, беспокоились, неизбежна ли война со страной, родной для обоих. Уже темнело, когда Абу произнес:

— Кажется, вы беседовали о поэзии. Извините, что я прервал ваш спор.