К вечеру я разобрала вещи, затолкала новые диски с фильмами на урду и арабском в шкаф к остальным, прибралась, стерла пыль со всех горизонтальных поверхностей, постирала. Приняла горячую ванну. Сварила себе какао. И вновь устроилась на диване, с книжкой в руках. Но вскоре отложила ее, устав сражаться с собственными мыслями.

На этот раз сценарий изменился. Вместо целого парада образов — всего одно изумленное лицо. Его трудно было забыть из-за множества причин. В одном из домов Карачи мы рассчитывали поймать крупную рыбу — эту операцию даже показали в новостях. Все, схваченные там, представляли собой значительную ценность, и наши не скрывали радости. Арестовали нескольких действительно плохих парней. Большинство же просто застрелили во время рейда, а власти Пакистана не проявили никакой озабоченности по этому поводу. Остальные достались нам израненными и контуженными. Этот парень был ранен в бедро. Вдобавок его страшно избили. Он не мог ходить, его приходилось поддерживать с двух сторон.

Фазл; наши парни прозвали его Фаззи — сначала за глаза, а потом и в открытую. Это противоречило протоколу. Задержанных полагалось именовать лишь по номерам. Но в случае с Фаззи именно это правило всеми дружно нарушалось. Он был всего на несколько лет старше меня. И кое-что из его бормотания, обращенного скорее к самому себе, чем ко мне, задело натянутую струну воспоминаний — как déjà vu. Драматическое совпадение. Но оно должно было произойти.

И не имело отношения к тому, что хотели слышать члены нашей группы.

Мы вообще сомневались, нужен ли он нам. Мы совершали обычный предварительный обход камер тюремного блока в Карачи. Самая крупная рыбина, человек, чье имя появилось даже на первой полосе «Нью-Йорк таймс», говорил по-английски, так что меня к нему не вызывали. Мы задержались у камеры Фаззи, выясняя, что он делал в захваченном спецназом доме.

Один из пакистанских агентов пояснил, указывая на парня, которого вскоре все будут звать просто Фаззи:

— Этот не в себе. (Мы молча ждали дальнейших объяснений.) Он… у него плохо с головой. Идиот. Тхуповат. Как ребенок, Говорит, что он просто привратник. У него, не было оружия. Остальные говорят то же самое.

— То есть этот парень — охранник? — уточнил один из наших. — Да это его слабоумие — просто трюк. Обычные их штучки. Прикидываются, будто ничего не знают.

— Он не прикидывается, — покачал головой пакистанец. — Говорю вам, он точно тхупица. Вы ничего не добьетесь от бедолаги. Он не из этих. — И махнул рукой в сторону камеры, где сидели главари. — Он пакистанец, не араб.

Шеф группы некоторое время нерешительно разглядывал Фаззи. Обычно местные агенты не пытались разубеждать нас. Пакистанцы рады были отдать нам как можно больше заключенных. Прекрасный способ делать деньги, передавая террористов на попечение щедрых американских налогоплательщиков.

— Мы должны быть крайне внимательны, — произнес наконец шеф. — Нам все время твердят, что мы доставляем чересчур много бесполезного материала.

И тут я нарушила еще одно неписаное правило, произнеся вслух слово, о котором мы и помыслить не могли.

— Вы хотите сказать, что они… невиновны?

— Этого я не говорил! — рявкнул он.

— Послушайте, — вмешался один из спутников, — у нас приказ. Была крупная операция. Каждый обитатель этого дома может оказаться полезным. Даже этот жалкий идиот.

Вот так все и вышло.

Я переводила допросы Фаззи. Если он и прикидывался, то невероятно талантливо.

О чем бы его ни спрашивали, он всегда начинал с самого начала, причем лепетал настолько тихо, что приходилось склоняться к нему, чтобы расслышать.

— Когда я был маленьким, — бормотал он, — моя мама умерла. Мы были в большом городе. И она умерла. Я остался совсем один.

— Какого черта он там бормочет? — взорвался следователь — из тех, с кем я особенно не любила работать.

— Он говорит, что его мать умерла, когда он был совсем маленьким.

— Я что, по-вашему, долбаный Фрейд? Мне насрать на его мамашу. Спросите про его шефа. Спросите, встречался ли он с бен Ладеном.

Я подчинилась. Но Фаззи начал сначала, все так же еле слышно:

— Когда я был маленьким, моя мать умерла. Я был очень, очень маленьким. Мы были в большом городе. Очень большом. Мы вышли из дома. И она умерла. И я остался совсем один.

Следователь пришел в ярость. Фаззи здорово досталось от него. Но ничто не могло заставить его свернуть на интересующую военных тему. Нет, он вовсе не отказывался сотрудничать. Он, кажется, действительно не понимал, как можно рассказывать с середины. Он вынужден был начинать заново. После того как Фаззи несколько раз наказали за якобы отказ сотрудничать, следователи избрали новую тактику. Бедняге позволили говорить, как он хотел.

— Когда я был маленьким, моя мать умерла. Я был совсем маленьким. Мы были в большом городе. Я остался совсем один. Пришел дядя и сказал, что позаботится обо мне. Он отвел меня в школу.

— Что он сказал? — насторожился следователь. — Что-то про «мадрасса»^[69]?

— Да, но это всего лишь «школа». Он говорит, что ходил в школу.

— Ага! Проклятая школа их джихада, вот что это такое! Спросите его! Где находилась эта школа? Выдавали им там оружие?

Я спросила Фаззи о школе, но теперь, из-за внезапного перерыва, он вынужден был вернуться к самому началу.

— Когда я был маленьким, моя мать умерла…

— Господи Иисусе! Этот идиот меня доконает! — Следователь в ярости вскинул кулаки, но почти мгновенно успокоился.

Фаззи же начал по новой. А я продолжила перевод.

— Дядя отвел меня в школу. Я там учился. Но в школе было плохо. Меня били. Я учился читать Коран. Дядя приходил ко мне иногда. Когда он узнал, что меня бьют, он сильно рассердился. Он отдал меня в другую школу. Он говорил, что на самом деле он мне не настоящий дядя. Он платил за мою учебу. Покупал мне одежду и книжки. Дядя был очень добрый. Дядя Шариф Мухаммад.

Я невольно запнулась. Я… я вспомнила имя.

— Что он сказал? — заволновался следователь. — Он назвал имя?

— Да, — нехотя выдавила я.

— Шариф Мухаммад?

— Да.

— Спросите, кто это такой, как они связаны.

— Он говорит, это его дядя, который заботился о нем после смерти матери.

Следователю немалых усилий стоило сдержать новый взрыв эмоций. Злобно выдохнув, он позволил Фаззи продолжить.

— Пойдите спросите его, — говорил Фаззи. — Найдите его. Шариф Мухаммад Чача мне поможет. Он всегда мне помогает, когда люди со мной плохо обходятся. Я знаю, он придет и спасет меня.

Наконец Фаззи добрался до той части своей биографии, которая нас интересовала. Он рассказал, что по окончании школы начал работать. Сменил несколько мест, а потом кто-то устроил его привратником в тот самый дом, что мы захватили.

— Я открывал ворота, когда приезжали люди. И закрывал ворота, когда люди уезжали.

— Какие люди?

— Не знаю.

Это было пределом мыслительных способностей Фаззи. С этого места он мог только вернуться к исходному пункту.

— Когда я был маленький, моя мать умерла…

Когда Фаззи во второй раз дошел до настоящего момента, следователь задал еще несколько вопросов, гораздо более мягким тоном, чем прежде. Прежде всего о заинтересовавшем их имени. Шариф Мухаммад.

Но Фаззи повторял, что это его дядя. Не настоящий дядя. Дядя, который о нем заботился.

Я нарушила правила еще раз, задав вопрос, не исходивший от следователя.

Тот злобно рявкнул:

— О чем это вы его спрашиваете?

— Я спросила, как умерла его мать.

— Только не провоцируйте опять этот бред! Кому какое дело до его проклятой матери? — Но тут же уточнил: — Ну и что он говорит?

Еще тише, чем Фаззи, я прошептала:

— Он сказал, что ее сбила машина.

Я продолжала работать, но мыслями уже была далеко. «Этого не может быть», — твердила я себе. Говорят, мир тесен. Но в Карачи четырнадцать миллионов жителей.