Еще в два дома заходила, вышла, потеряв уверенность: а может, не удастся целиком продать, придется распиливать и предлагать по частям ювелирам и зубным врачам.
— Подумала о врачах и вспомнила. Каражан! Она все мечтала о таком браслете, говорила: «Были бы у меня деньги…» Сейчас она врач, разбогатела. Но гордячка, строптивая, и тогда была гордячкой… Порадуется, увидев меня торгующей… Надо что-нибудь придумать поубедительнее. Может, какую-нибудь легенду? Она полна предрассудков…
Сади ждал теперь возле двухэтажного дома с освещенными подъездами где-то в квартале «Разбивателей фисташек».
«Да любят ли они друг друга?» — от нечего делать подумал сын и решил, пока мать торгуется, вспомнить все, что знал о своих родителях.
Кто-то стоял и смотрел на Сади из-за угла дома — он это сразу заметил, как только подошли сюда с матерью. Человек явно не прятался, а, наоборот, стоял так, чтобы его видели, но не полностью вышел, ибо оставлял для себя возможность в случае надобности быстро скрыться. Поведение человека явно заинтересовало Сади, и он уже не думал о любви матери и отца, только мелькнуло: «Ведь права была, опасно одной…»
Сади, видимо, тоже заинтересовал человека, он вышел к освещенному подъезду — это оказался мальчик одного с Сади возраста, наверное, тоже десятиклассник, и потому Сади успокоился, ободренный таким родством.
— Нет у меня ни спичек, ни сигарет, — как-то само собой вырвалось у Сади.
Мальчик подошел и выразительно глянул на Сади, оценивая и сказав тихо: «Хорошо», вернулся на свое место в углу.
«Как он меня раздражает», — подумал Сади, — не люблю, когда смотрят в упор».
Мать вошла в средний подъезд, и он еще успел заметить, как тяжело она поднималась на второй этаж. Чтобы скрыться с глаз мальчика, он зашел в подъезд, повернулся и чуть было не столкнулся с возбужденным, со сверкающими глазами знакомым лицом. Это была Массис. Сразу узнал ее, будто ждал и думал о ней, все от нервного напряжения.
— Европеец? — закричала Массис, удивившись и обрадовавшись. — Как ты? Что ты в нашем подъезде? — И тоже вся напряглась, желая угадать и даже в волнении взяла его за руку. — Ну, здравствуй…
— Здравствуй… Жду я… А ты как?
— Любимую? — спросила Массис как будто с иронией.
— Ага, — кивнул Сади неуклюже.
— В этом подъезде только я одна… любимая. — Что-то в ней было такое странное, вся она как будто светилась.
— Ты что, лицо помазала чем-то… Я мать жду, сказала: «Зайду на минуту к знакомой». Ты ведь знаешь женщин, как встретятся, так…
— Как же, эту породу хорошо знаю… Я сразу поняла, что обманываешь. Я бы прямо упала со смеху, если бы увидела тебя с девушкой…
— Это почему же? — обиделся Сади. — «Зайду, — сказала, — на минуту…»
— А ты не волнуйся. Хочешь, я побуду с тобой за компанию? — Массис вывела его за руку из подъезда.
«Но почему она вся будто светится?» — не понимал Сади.
— Да ты умрешь, ты бы в жизни не ждал у подъезда… Скорее она бы тебя ждала, — сказала Массис и как будто смутилась… — Да ничем я не мазалась, посмотри. — И она прижала его ладонь к лицу. — Что я, старуха?
Сади не заметил, как тот мальчик приблизился к ним, Массис каким-то чутьем это почувствовала и сказала, не оборачиваясь:
— Да не ходи ты за мной… Это Азим, — объяснила Массис Сади. — Не бойся, он добрый и не дерется. Один раз на пляже я его ласкала, ну, гладила, он как овчарка добрый. Тогда он расплакался. А мне противно стало…
Сади было странно все это слышать — он оглянулся и увидел, что Азим опять вернулся к своему углу.
А они прошли к концу переулка и повернули обратно, в это время и женщины вышли к подъезду.
— Ну, что вам так не терпится — день раньше, день позже, — холодным, укоряющим тоном говорила Каражан матери.
— Мама, — сказала Массис и, поняв все, внимательно посмотрела на Сади. — Странно, как же они?.. — И пошла, а Сади остался стоять сконфуженный.
— Массис, с кем ты там? — спросила Каражан.
— С Сади…
— С Сади? — переспросила мать. — Это мой сын, Каражан… Дети наши познакомились, как хорошо. Всего доброго, Каражан, до встречи послезавтра…
Не успели Каражан и Массис подняться к себе на этаж, как мать дала волю своему раздражению:
— Сколько спеси, боже мой! Черная вся, черная!
Ты слышал, как она со мной разговаривала?!
— Купила? — спросил, чтобы поддержать разговор, t Сади.
— Ты бы видел, какая она пришла в двадцать седьмом. Босая, стояла у ворот, вся растрепанная, немытая. Волосы я ей не могла расчесать, комки одни. Приказала снять наголо… А теперь у нее любовник.
С любовником решила посоветоваться послезавтра.
Как увидела браслет, сознание чуть не потеряла. Деньги у него будет вымаливать…
— А ты как ей объяснила? — спросил тихо Сади, вспомнив, как увидела его Массис и как она вся светилась, будто это было давно.
— Жалко мне ее было, сиротку. Решили взять в семью — сиделкой к больному деду. Школу заставила кончать. А теперь врач, любовник…
— А кто они, имя странное…
— Уйгуры, кажется, а может, монголы. В общем, оттуда…
Едва они зашли в дом, как отец, забыв об осторожности, быстро спустился из мансарды.
— Ну как? — Видно, был он уже в отчаянии, надоело прятаться и молоть маис, потому-то и спустился раньше полуночи.
— Велела послезавтра еще прийти, с любовником посоветуется. Ты бы видел, какой она стала…
— Не верю я этим женщинам и их любовникам, — раздраженно сказал отец, и Сади заметил, что и раздражается он теперь как-то по-другому — мягче, печальнее. Что-то менялось там в нем исподволь, в мансарде. Походка его стала плавной, и появилась у него новая привычка — жестикулировать и пожимать плечами. Видно, он долгими днями в одиночестве кого-то убеждал в чем-то темпераментно.
— Возьми себя в руки, — сказала мать. И он какой-то нелепый, в длинном, до пят, халате, сел, утомленный, сжал колени и прикрыл их руками, как это делают машинально женщины, а ведь любил он во всем широту и свободу: все умещались за одной половиной стола, а за другой отец, один.
— Дьявол, и этот мулла исчез… Гаиб, — как будто нечаянно вырвалось у отца, и он виновато глянул на мать.
— Да ну, о ком ты? Не дай бог… Ты ведь сам говорил, что это может быть и подвох, — проговорила мать, да так, будто и сама думала о мулле Гаибе.
— Нет, непохож он… Да, я его гнал! Но теперь можно было бы сразу кончить…
Мать и отец были одни, дядя вечерами возвращался к своей семье, а Сади услышал только начало разговора и вышел, чтобы подумать над мучившим его: «Так любят они друг друга?»
Сади знал этого муллу Гаиба и даже как-то подслушал их разговор с отцом. Гаиб был необычайно высокий и полнотелый старик с черной бородой на свирепом лице. И Сади было интересно, как это такой свирепый человек может становиться робким и тихим с отцом.
— Вы понимаете, к чему это приведет? — втолковывал ему отец. — Наша задача, чтобы их было с каждым годом меньше — до полного исчезновения…
— Но ведь она маленькая, человек двадцать вместит, не мечеть, а молебенный дом, — вкрадчиво убеждал Г аиб.
— Недопустимо! В Каратеппе работает мечеть — и хватит! Из Кзылсая туда ходят. Мерки она обслуживает, Карвон, Обинав, на сто тысяч населения — одна мечеть. А сколько среди этих ста тысяч верующих — сто, ну семьсот — больше не будет. Идет на уменьшение. И мы над этим работаем…
— Да ведь и так туда ходят. Снимают замок по пятницам — и тайком… А если бы вы разрешили открыть — благодарность была бы… А так все равно тайно…
— А ты сам кто? — подозрительно глянул на собеседника отец. — Говоришь чисто, по-светски. И рассудительно…
— Так вы — человек светский, я на вашем языке… Я просьбу привез, здесь подписей сто пятьдесят…
— Нет! Просьбу оставь, но знай — нельзя! Мы боремся с этим… сокращаем…
Ходок Гаиб упорно приходил, всякий раз с новыми просьбами — двести подписей, двести сорок… и отец кричал:
— Будешь еще предлагать мзду — сразу позвоню: увезут! — но упрямый Гаиб, видимо, для того, чтобы совсем не терялась связь с отцом, оставлял самую малость из того, что приносил, — корзину смоквы или связку веников — деревенские дары.
