Синтетические суждения априори возможны, так как в опыте присутствует нечто, не имеющее своего истока в опыте, но тем не менее детерминирующее его; это промежуточное, надстраивающееся-над, постоянно упускается метафизикой, которая, подобно «легкокрылому голубю», постоянно проскакивает сферу не слишком близкого, но и не слишком далекого. Основной задачей критической философии становится выявление особых условий существования этой промежуточной области данного и одновременно неданного, данного именно в своей неданности: и именно к вопросу об условиях данности неданного как такового оказывается редуцирован вопрос о синтетическом как таковом.

Голубь поглощает все: вопрос об удерживании-вместе-разделенного снова оказывается отождествленным с вопросом о специфическом модусе удерживания - а именно, удерживания наличествующего и отсутствующего. Именно это отождествление является подлинным первозокмыкающим всей пост-кантовской философии: два вопроса оказываются полностью идентифицированны и отсутствуют какие бы то ни было концептуальные резервы для их различения. Вместо того, чтобы заниматься вопросом о том, как возможно синтетическое, философия занимается созданием машин равновесия, призванных обеспечить условия для того, чтобы неданное было дано - но дано именно как неданное, - однако чтобы при этом эта неданность не была также и трансцендентной «внемирностью» (поскольку тогда неданное будет дано не как неданное, но как данное в некотором «где-то там еще»), чтобы дан был именно сам факт неданности и ускользания. С поражающей воображение маниакальностью вся пост-кантовская философия повторяет одно и то же движение: заявить вопрос о синтетическом, об удерживании-вместе­разделенного как свой главный вопрос - и тут же, тем же самым жестом, не давая себе об этом никакого отчета, подменить этот вопрос о данности неданного.

Стоит лишь только обратить внимание на то, что вопрос об удерживании-вместе­-разделенного и вопрос о трансцендентальном являются двумя совершенно разными вопросами - и маниакальная навязчивость повторения отождествляющего жеста становится в самом деле удивительной. История этого смыкания еще должна быть написана; здесь же мы удовлетворимся тем, что коротко укажем на его крайние точки.

Гегелевская попытка продолжить кантовскую революцию, освободив ее от незавершенности и от тех преград, которые она сама же воздвигает на своем пути, является одной из первых и парадигматической как в том, чего она достигает, так и - и прежде всего - в том, что ей не удается осуществить. Несмотря на всю свою решимость высвободить «великое и бессмертное» в кантовской философии - то есть «понятие о различенном, которое также и нераздельно» - Гегель освобождает проблему синтетического лишь от вторичной сужающей территориализации - от размещения в области эпистемологического и вообще «только субъективного», от «абстрактно-отрицательной» стороны диалектического, приписывающей удерживание-вместе лишь нашему сознанию и делающей отсюда вывод о нашей неспособности познания абсолютного. Удерживание-вместе является свойством не сознания, но абсолюта как такового: однако в этом освобождении отождествление вопроса об удерживании-вместе-разделенного и вопроса о данности неданного остается не подвергаемым сомнению и даже не замечаемым. Противоречие не просто необходимая деятельность разума, но «внутрення отирцательность» вещей в себе, их «движущая саму себя душа, вообще принцип всякой природной и духовной жизненности»^[13]: «различенное нераздельное» получает абсолютную значимость - но лишь будучи отождествленным с «негативным». Удерживание­-вместе-разделенного продолжает автоматически мыслиться как удерживание­-вместе данного и неданного, наличествующего и отсутствующего - бытия и ничто, начала и конца. Вся машина гегелевской диалектики не имеет никакой иной цели, кроме создания спекулятивного механизма равновесия, в котором «отрицательное» будет превращено в положительное, то есть будет удержано - но удержано именно в своей неданности и неудерживаемости.

И точно то же совмещение торжественного заявления проблемы удерживания-вместе-разделенного как главной и мгновенной, как будто само собой разумеющейся, ее подмены проблемой данности неданного - составляет самую суть спекулятивного реализма, последней радикальной попытки «преодоления кантианства». Согласно Грэму Харману, «близость при сохранении дистанции», способность объектов, несмотря на сохранение их полной отделенности, соприкасатья друг с другом и воздействовать друг на друга является «центральным парадоксом... всей философии в целом», а главный вопрос всей метафизики, разрешение которого является целью объектно-ориентированной философии - это вопрос о «пересечении траншей», о «пересечении промежутка». Однако вместо отчета о том, каким образом возможно удерживание вместе объектов, остающихся разделенными, объектно-ориентированная философия предоставляет лишь множество описаний того, каким образом объект в своей сердцевине всегда оказывается одновременно данным именно как неданный, как дважды ускользающий. И точно так же в философии Квентина Мейясу проблема гипер-хаоса, удерживания вместе наличия и отсутствия необходимости, вечного «быть может» броска костей и числа 707 подменяет собой проблему символа как «удерживания вместе двух частей»^[14]. Данность неданного оказывается единственным ответом на вопрос о том, что удерживает вместе слова стиха и звезды Малой Медведицы - и нам вновь предлагают не обращать внимания на то, что один вопрос подменяется другим, а обещанного ответа мы так и не получили (впрочем, все дело, конечно, в том, что предполагается, что иного и лучшего ответа и быть не может, - а потому мы должны довольствоваться тем, что есть).

Подобно капитализму, критическая философия одним и тем же жестом освобождает и закрепощает, и, подобно попыткам преодолеть незавершенность буржуазной революции, попытки преодолеть самоблокирование кантовской философии лишь воспроизводят этот изнначальный жест самооскопления и самопорабощения (конечно же, это сходство не является внешним: критическая философия является господствующей идеологией капитализма и выявляет суть лежащей в его основе экономики мнимого и частичного высвбождения коинсидентального и его подчинения Имманентному Невозможному, осуществляющему свое господство в доминирующей форме императива данности неданного). Вопрос о том, отчего революция останавливается на полпути, является главным вопросом для науки о революции; и потому различение проблемы синтетического и проблемы трансцендентного является первоочередной проблемой для такой науки. Однако для подобного различения необходимо прежде всего указать на то, что вопрос о синтетическом, об удерживании-вместе-разделенного, может быть автономен - то есть что он имеет свой собственный ответ, отличный от ответа на вопрос о данности неданного, и что этот ответ учреждает развернутое и автономное поле знание. Именно это и является основной задачей спекулятивной интервенции материалистической диалектики совпадения.

B

Первое агрегатое состояние субстацнии: субстанция в себе.

Атрибуты для субстанции.

1. Как возможно удерживание-вместе-разделенного как такового? Ответ на этот вопрос является центром восстания субстанциального, поскольку именно он позволяет осуществить отделение субстанции от ее атрибутов. Знание о субстанции - это не репрезентация предсуществующего: сам факт реализации этого знания впервые делает субстанцию по-настоящему реальной (что, конечно же, совсем не означает, что она в каком бы то ни было смысле этим знанием создается). Субстанция как совпадение не дана, но и не продуцируется - она раз-мешивается, отслаивается и проясняется. Материаличестическая теория субстанции - это понимание субстанции как резолюта: субстанция реальна только как разрешение. Реальность субстанции - это реальность всегда возрастающей ясности, позволяющей указать на то, что на месте единого находятся два, отделить металл от примесей или тело от скрывающих его одежд (впрочем, здесь следует помнить, что подлинная обнаженность может быть достигнута только в процессе совокупления). Собственно, субстанция и есть не что иное, как эта возрастающая и разрешающая себя ясность - и мы причастны к субстанциальному в той мере, в какой причастны к акту проясняющего разрешения.