Нырнув мимо станции метро под железнодорожный мост, армейский "УАЗ" въезжает в город. Домой. Ночной Тбилиси волнует его. Огни фонарей и окон тянутся праздничными гирляндами. Над горбатым силуэтом Мтацминды светится красная точка, маячок телевышки. Поток машин становится плотнее. Молодой водитель, непривычный к анархическому тбилисскому движению, то и дело наступает на тормоз. Митя жадно разглядывает прохожих. Тбилисцы, похоже, не изменились. На улице зябко и ветрено, но у большинства из них расстегнуты пальто и плащи и на головах нет шапок. Фейерверки жестов, рукопожатия с непременными поцелуями в обе щеки. Скоро он снова станет одним из них. "Это вот мое, это вот мое..." - невесело напевает он.

- Я тебя до Дидубе довезу, ладно? - говорит Кочеулов. - Мне в те края по одному делу. Не заблудишься?

"УАЗ" останавливается на пятачке перед метро, среди автобусов и маршруток. Возле палаток вечернего базарчика торопливые вечерние очереди. Продавец с одним-единственным, последним, лавашом в картонной коробке, поднятой перед грудью, с комичным отчаянием зазывает покупателей, предлагая забрать его за полцены - не бросать же несчастного, и так замерз. Шум города здесь похож на бьющийся в скалы шторм. Сигналы - как вскрики птиц.

- Ну, Вакула, бывай. Смотри, на патруль не нарвись. Сейчас, сам знаешь... Мозги высушат, пока отпустят. Пять копеек на метро есть?

Митя улыбается в ответ. Улыбается и Кочеулов. Надо же, у него образцовая голливудская улыбка. Ребята бы не поверили.

"УАЗ" встраивается в караван "Жигулей", "Москвичей" и маршрутных "РАФов", и, глядя ему вслед, Митя думает, что зря он не сказал Кочеулову "спасибо". Не решился. А зря - ведь будет помнить всю жизнь. "УАЗ" захлестывают автомобильные волны, на повороте у Дидубийского моста брезентовая крыша наконец пропадает из виду. Вот и все. Гражданский. Свободный. Форма сползет сама. Теперь сесть на метро, проехать три остановки. Мама и бабушка будут плакать, и смеяться, и осторожно класть себе на ладонь его покалеченный палец.

Но нужно перевести дыхание.

Он пересекает базар и идет к мосту. Впереди вырастают панельные высотки, до самого неба синеет провал проспекта. Налетает сырой ветер. Трамвай с дурным звоном проносится мимо, продернув перед ним светящуюся киноленту с незнакомыми лицами в каждом кадре. Он останавливается на мосту у широких каменных перил. Обрывистый левый берег серебристым срезом рассекает ночь, будто бы положив ей конечный предел: за ним лишь нитка железной дороги и звезды. Внизу шумит и смутно мерцает Кура. Митя ложится животом на перила и наклоняется пониже, но разглядеть ее отсюда почти невозможно.

Ах, Вавилон, темны твои реки...