- Эх, ты! - сказал мне со стоном Мнесилох. А другой палач ударил меня кончиком кнута.
- Стойте! - Это явилась Артемисия. - Царь царей приказал немедленно заключить этих перебежчиков в корабельную тюрьму. Освободите старика. Скорей!
Палачи отступили.
- А ты, царский слуга, - обратилась она к мидянину, - ступай доложи сыну богов, что, несмотря на пытки, перебежчики настаивают на своем.
Мидянин недоверчиво проворчал, помедлил, но отправился.
Нас окружили воины Артемисии в хвостатых греческих шлемах; ослабевшего Мнесилоха подхватили под руки и повели.
Но почему нас ведут крадучись, бегом, почему Артемисия торопит с тревогой: "Скорей, скорей!"?
МЯТЕЖНИКИ
И вот мы заперты в каморке на корме корабля. Каморка медленно поднимается и опускается; пустой кувшин перекатывается из угла в угол. Скрипит, двигается, стонет деревянное чрево корабля. В зарешеченное окошко видно, как взлетает зеленая волна и плескается к нам в окошко, а у каждого из нас тошнота притаилась в горле и голова мутится.
Куда плывет корабль Артемисии, мы не знаем, чувствуем только, что идет полным ходом и что весь персидский флот к середине дня пришел в движение.
Слышны мерные постукивания молотка, которым отбивают такт гребцам, чтобы они равномерно двигали веслами; скрипят уключины, и рабы поют негромко и протяжно, не заглушая шорох волн о деревянные борта.
- Эй, лягушонок! - Мнесилох так и впился в зарешеченное окошечко. - У тебя глаза прыткие. Разгляди-ка - мне против солнца не видать, - куда движутся вон те громоздкие корабли?
- Эти, с раскрашенными башенками и медными таранами?
- Да, да, эти.
- Налево. Они плывут налево.
- А что там налево? Смотри, Алкамен, смотри зорче, что там?
- Что там? А там пролив Саламина. Ясно вижу этот пролив. О Мнесилох, Мнесилох! Весь царский флот движется туда. Боги милостивые, как их много!
Мнесилох, услышав это, возвеселился:
- Слава тебе, Посейдон - повелитель волны! Как только все встанет на свои места, я принесу тебе хорошую жертву.
И, так как страх за афинян заставил меня горевать, Мнесилох ухватил мою голову, сунул себе под мышку и принялся гладить меня по плечам, - это означало у него ласку.
- Радуйся, Алкамен! Теперь, если даже и умрем, мы умрем недаром! А впрочем, зачем нам умирать? Море блистает, солнышко горячо. Стоит ли умирать? Раз уж нас не убили сразу, значит, мы еще нужны. Не кажется ли тебе подозрительным, что нас слишком поспешно увели от палача? И не кажется ли тебе подозрительным, что корабль Артемисии, на котором мы с тобой сидим, так быстро уходит, даже, вернее, удирает от царского флота? Не похоже ли все это на то, что у царя украли его пленников? А, Алкамен? Недаром эта чуть было не сказал: размалеванная старуха, нет, нет, достойнейшая правительница, - недаром она так выспрашивала, любит ли меня Фемистокл. Не хочет ли она сберечь нас как выкуп для себя: а вдруг да победят афиняне? Уж эти азиатские греки - знаю я их - хитры, как бестии. - И старик окинул взглядом каморку, ища, где бы приютиться всхрапнуть. - Если так, беззаботно рассуждал он, - остается положиться на волю бессмертных. Ох уж эти галикарнасские скупердяи! Хоть бы тюфячок бросили, старые кости покоить. Ну что поделаешь: кто играет с кошкой, должен сносить царапины!
Мнесилох часть одежд подстелил, другими одеждами укрылся и сделался похож на нахохлившуюся наседку. Вздохнул, укутывая ноги.
- Залетел воробей в кувшин винца испить, там его и закупорили!
Лежит, смирился с тем, что везут неизвестно куда, может быть, в новое рабство, утешается пословицами! А у меня во всем теле зудит нетерпение хоть как-нибудь выбраться из этой тюрьмы! Вот окошко. Конечно, взрослый не пролезет, но такой худенький мальчик, как я... К тому же и решетка качается. Э, да тут совсем ржавые гвозди!
- Мнесилох, давай я выпрыгну в это окошко! Поплыву к Фемистоклу, расскажу, что ты на корабле галикарнассцев, - он тебя освободит. Я плаваю, как головастик.
- Ложись и молчи. У Фемистокла много других забот. Да ты и не доплывешь - гляди, какая волна расходилась, а до берега далеко. Пристукнут тебя веслом по голове - и конец.
- Но, Мнесилох...
- Молчи! Я твой командир. Я приказываю: ложись и спи. Кто знает, что еще предстоит, а мы не спали ночь.
И правда, глаза набрякли сном, отяжелели, но нетерпение стало сильнее. Я всматривался за окно и вдруг увидел близкие корабли, услышал крики, хриплые и отчаянные. Там шло сражение! Прямо перед моими глазами афинский корабль проткнул тараном борт финикийского и оба накренились, черпая бортами воду. Затем вся картина скрылась от меня зеленой стеной волны.
А Мнесилох спит себе преспокойно, свист издает и храпы испускает. Ну как он может спать, когда кругом идет сражение?
Я стал дергать и крутить гвозди, державшие решетку окна. Два гвоздя вывалились легко из трухлявого дерева, с третьим пришлось повозиться, - я даже раскровенил себе палец. Зато четвертый не давался никак. Пришлось отгибать решетку, наваливаться на нее всем телом. Нет, никак! Вдруг корабль провалился, будто в какую яму. Меня ударило теменем о балку, так что в глазах у меня померкло.
Но эта же волна сослужила мне службу - она сорвала решетку, висевшую на гвозде. Путь наружу свободен!
Донеслись хриплые вопли трубы, шум волны, влетели соленые брызги. Надо было торопиться, пока вода не натечет и не разбудит старика. Я пролез в окно, раздирая хитон, - и вот уже я за бортом.
С корабля не заметили, что я упал в воду. Я сначала погрузился, потом выплыл и еле-еле шевелил руками и ногами, экономя силы, стараясь только держаться. Корабль Артемисии, подставив паруса попутному ветру, ударяя веслами, удалялся, а на некотором расстоянии от него косым строем шли еще четыре галикарнасских корабля. Артемисия бежит с поля сражения!
Я повернулся в другую сторону. Прямо передо мной накренился, погрузив корму, подбитый афинский корабль. Команда покинула его, добралась на лодке до саламинского берега. Корабль медленно вращался в волнах и постепенно погружался. Слышались рев и проклятия: прикованные гребцы не могли покинуть трюм, вода их заливала.
Я напряг усилия, чтобы отплыть как можно дальше, - при погружении корабля может затянуть и меня.
Но тут я услышал свое имя. Кто-то настойчиво звал меня:
- Алкамен, Алкамен!
Что это? Наваждение? Кто может звать меня в проливе?
- Алкамен! Да взгляни сюда, здесь мы, в этом разбитом корабле!
Да, да! Знакомый голос рыжего скифа Медведя доносился из черной пасти отверстия для весла.
- Здесь все наши, храмовые, - и Псой-садовник, и Зубило, и Жернов... Полезай на палубу, голубчик, может быть, они обронили ключи от замков, или подай нам топор, меч, кувалду - все, что угодно, только чтобы разбить цепи. Алкамен, неужели ты нас покинешь?
Ну конечно, я не покину! С борта свешивалась веревочная лестница, по которой спасся экипаж. Мгновение - и я уже наверху. Правда, палуба накренилась так, что по ней трудно взбегать. Но вот валяется и топор, а вот и мечей целых три. Я кидаю все это в люк трюма. Оттуда доносится восторженный вопль и лязг разбиваемых цепей. Вскоре рядом со мной на палубе и Медведь, и Зубило, и Псой, и все остальные.
Медведь показал громадный кулачище холмистому зеленому берегу Саламина.
- Галера, к нам идет галера! - закричали рабы. Действительно, от Саламина приближалась небольшая галера, наверное, затем, чтобы взять накренившийся корабль на буксир.
- Все вниз! - заорал Медведь. - Всем спрятаться! Хватайте мечи, ножи, топоры, молотки - кто что найдет.
- Как? - спросил я с ужасом. - Ты хочешь напасть на своих, на афинян?
- Это тебе они свои, - захохотал великан, заставляя меня спрятаться за палубную надстройку, - а мне они вот где "свои". - Он показал мне руки, на которых были кровавые язвы от сбитых цепей.
Что мог я возразить?
Галера стукнулась о борт нашего корабля. На палубу вскарабкались двое корабельщиков, стали накручивать канат, закреплять буксир.
