Кто-то дернул меня за полу хитона. Внизу стоял жилистый старик с мешком за плечами, в дорожной шляпе. Наверное, крестьянин, пришедший на голосование откуда-нибудь из далекой Декелей.
- Сынок, - просил он, - я неграмотный. Нацарапай мне, пожалуйста, на этом черепке...
- Но я ведь тоже неграмотный и не могу помочь! Тогда старик подошел с просьбой к ближайшему - им оказался Аристид.
- Чье имя ты хочешь, чтобы я написал, добрый человек? - спросил тот.
- Аристида.
Если бы у Аристида были брови, они бы взлетели вверх: еще бы, декелейцы всегда были его опорой!
- А что худого сделал тебе Аристид?
- Мне ничего, я даже с ним не знаком, но уж слишком много о нем кричат: "Справедливый, справедливый!" Тут что-то есть.
Фемистокл улыбнулся. Аристид пожал плечами, нацарапал кинжалом свое имя на черепке, вернул его крестьянину. Тот удалился, бормоча:
- А нам некогда. Нам надо боронить да сеять, хотя как еще боги судят, придется ли и собирать этот урожай? Если не пожгут враги, вытопчут свои...
Через полчаса пританы разложили черепки по кучкам и сосчитали их. В мертвой тишине глашатай объявил, что изгоняется Аристид, сын Лисимаха, из филы Леонтиды.
Аристид сжал тонкие губы и, медленно завернувшись в плащ, поднял ладони к небу:
- О родной город, да не допустят боги, чтобы ты когда-нибудь в роковой час вынужден был вновь призвать Аристида!
- Гляньте на него, гляньте! - из гущи народа донеслась усмешка Мнесилоха. - Руки воздевает, прямо как Клитемнестра в трагедии!
- Народ обойдется без тебя, Аристид, и без твоих эвпатридов! раздавались пламенные реплики Фемистокла. - Спи себе спокойно, никогда тебя не призовут спасать отечество. Народ спасет себя сам!
Аристид медленно спускался по лестнице, опираясь на плечи знатных юношей. За ними потянулись все аристократы - провожать в изгнание любимого вождя. Вслед им мальчишки швыряли огрызки, ветки, даже камни, а я достал моченую сливу, которую мне удалось стянуть утром из бочки с квашеной капустой. Эту сливу я запустил вслед Аристиду, и так ловко, что она шлепнулась прямо ему в затылок и разлетелась брызгами. Аристид не обернулся, только плечи его вздрогнули.
Чья-то жесткая рука стащила меня с забора.
- Что ты делаешь, скверный мальчишка? - Это был Фемистокл; угольные глаза его пылали.
- Долой благородных, долой ползучих черепах! Да здравствуют морские орлы! - крикнул я в лицо своему идолу те лозунги, которые сегодня провозглашал народ.
Улыбка раздвинула бороду Фемистокла.
- Ах ты, маленький демократ! Запомни, однако, надо быть снисходительным к побежденному противнику. Кто знает? Может быть, завтра нас с тобой ожидает его участь!
Я с таким восторгом смотрел, закинув голову, в его мужественное лицо, что он засмеялся и спросил:
- Как зовут тебя, мальчик?
- Алкамен, господин.
- Чей ты сын?
- Сын рабыни, господин.
Лицо вождя сразу сделалось скучным и озабоченным, он отодвинул меня и стал спускаться по лестнице к своим приспешникам.
Сын рабыни! А он, наверное, думал, что я свободный!
БОРЬБА ПЕРЕНОСИТСЯ В ТЕАТР
Фемистокл крепко взялся за руль: повелел жрецам строить корабли за счет богов, малоимущим объединяться в корабельные товарищества. Уточнил списки богатейших граждан, и многим пришлось скрепя сердце выставить всадников, обуть, одеть их, вооружить за свой счет.
- Эй, чернобородый! - кричали Фемистоклу. - На своих корабельщиков небось налог не накладываешь. Всё мы, землепашцы, отдуваемся.
- У корабельщиков много забот на корабле, - отвечал стратег. - А вы отдавайте многое, если не хотите потерять все.
Некоторые открыто жалели об Аристиде. Вспоминали, что Аристид любил сравнивать себя с титаном Прометеем, который принес людям огонь. Аристиду нравилось изображать из себя страдальца за общее дело.
Пронеслись слухи, что Эсхил, трагический поэт, сочинил трилогию о Прометее и собирается ставить ее во время праздников Великих Дионисий. Эсхил был эвпатрид, богач и большой друг Аристида.
Когда, опираясь на посох, он шествовал по афинской мостовой, прохожие расступались и смотрели ему вслед. Можно было подумать, что это воскресший герой из "Илиады" и "Одиссеи" - величавая поступь, гордая голова, длинная борода, седая, несмотря на то что ему было всего только сорок пять лет. И глаза, отрешенные от всего будничного, как будто там, над головами людей, он видит что-то недоступное для смертных.
В народном собрании выступил старичок драматург Фриних.
- Граждане демократы! Знатные собираются дать вам бой в театре. Эсхил в новой трагедии хочет прославить изгнанного Аристида. Богатые люди: Лисия - перекупщик зерна, и Агасий из Ахарн - взяли на свой счет постановку, заказали костюмы, не поскупились, только бы досадить Фемистоклу. Демократы, разве мы уступим плешивым лягушкам, ублюдкам богов?
- Нет! - рычал народ и потрясал посохами.
- Славнейшие граждане! - продолжал Фриних, вытаскивая из-за пазухи помятый свиток папируса. - Есть у меня новая трагедия - "Ясон": В ней рассказывается, как герои под руководством богини Паллады строят корабль...
- Поставим трагедию Фриниха! - отвечали ему мореходы. - Долой сухопутных крыс-педиэев!
Все взоры обратились к Фемистоклу. Вождь молчал, не высказывая своего одобрения.
- Время ли теперь, - наконец промолвил он, - когда враг у ворот, время ли предаваться трагедиям? Мы рабочие люди, мы воины и матросы. Оставим театр жрецам, а праздные удовольствия - бездельникам-аристократам.
Но народ не согласился с вождем.
- Мы хорошо трудимся, мы готовы и умереть во славу Афин! Но пусть будет представление на праздниках! Прославим в театре нашу богиню и нашу демократию!
- Но, граждане, казна пуста, каждая драхма на счету. Где возьмем средства на постановку?
Тогда на трибуну взобрался Ксантипп. Заикаясь от волнения, покраснев, он предложил поставить спектакль на свой счет.
Спектакль всегда ставили богатые хореги за свой счет, по очереди. До Ксантиппа было еще далеко, но ему не терпелось отличиться. Народ хлопал в ладоши, кричал, хвалил Ксантиппа.
- Но, слушай, ты же недавно построил на свой счет "Беллерофонт", самый мощный корабль в Афинах?
- У меня найдутся еще деньги.
- Но ведь твои корабли с товаром перехвачены врагом, и ты говорил на рынке, что ты разорен.
- Возьму деньги у ростовщиков, заложу самого себя, но поставлю трагедию не хуже, чем эвпатриды!
Итак, решено, ставится "Ясон", трилогия Фриниха; хорегом утвержден Ксантипп.
На репетициях Фриних и Ксантипп, оба щупленькие, оба суетливые, указывали, укоряли, ссорились, сами пробовали играть и за актера и за хор. Дело спорилось.
Однако и эвпатриды не теряли времени даром. Ксантипп побывал у них на репетиции и потом говорил Фриниху, горестно крутя свою плешивую бородку:
- Посмотри, отец, у Эсхила - два актера, как здорово у них идет действие! А ты сочиняешь по старинке: у тебя выходит один актер и битый час препирается с хором. Народ у нас разбежится со скуки.
Но Фриних пускался в воспоминания о том, как после разрушения персами восставшего Милета он поставил трагедию, где изобразил страдания милетцев. Зрители плакали от сочувствия, и Ареопаг, опасаясь за их душевное спокойствие, запретил дальнейшие представления.
- И все это было сочинено именно так, как повелось исстари, а не как у этого нечестивца Эсхила, да поразят его Мойры! Так повелось уже с древней поры - один актер и один хор. Ксантипп все-таки сомневался. И знаете, на этот раз я был с ним согласен: достаточно было послушать, как живо в трегедии Эсхила разговаривают два актера.
- И, ничего! - махал сморщенной ручкой Фриних. - Публике что надо? Сделаем котурны повыше и костюмы попестрее. Наймем в хор лучших певцов вот народ и будет доволен.
Он задирал полу хламиды, озабоченно сморкался в нее и бежал далее хлопатать.
