— Вот и все, — покачивая головой, тихо произнес Алексей. — Ельцин добился того, чего хотел. Теперь он полновластный хозяин не только Кремля, а и всей страны.

Спустя несколько дней, вечером, в квартире Соколовых раздался телефонный звонок. Алексей был на кухне, а Настя проверяла сочинения школьников. Она сердцем почувствовала, что это Дима, и схватила трубку.

— Мама, здравствуй, это я.

— Димочка!

Алексей подошел к жене и увидел в ее глазах слезы.

— Мама, ты что, плачешь?

— Это от счастья, Рассказывай, как ты там?

Она, улыбаясь, слушала его.

— Дима, ты у Белого дома был?

— Да, — коротко ответил он. — Мама, дай трубку отцу.

Она передала трубку мужу.

— Здравствуй, сынок!

— Здравствуй, папуля! Я рад слышать тебя…

После разговора с сыном Настя еще долго была в возбужденном состоянии. До самой глубокой ночи, лежа в кровати, они еще долго обсуждали телефонный разговор с сыном. Страх за сына миновал. Прижавшись к мужу, она мечтательно произнесла:

— Не верится, что я дождусь того дня, когда у меня будет внучка.

— А почему не внук?

— Нет. Только внучка! С ней спокойнее.

Она не знала, что никогда не будет суждено осуществиться ее мечте.

С горных вершин седого Кавказа на равнину российских городов и деревень медленно опускалось кровавое зарево.

С экранов телевизоров ведущие телепередач все чаще и чаще стали вести разговор о непокорной Чечне. Будущий российский президент Ельцин в своих предвыборных поездках по стране призывал автономные области, края и республики «брать суверенитета столько, сколько каждый сможет проглотить». Этим решила воспользоваться Чеченская республика. Верховный Совет республики во главе с Завгаевым объявил о суверенитете. А когда к власти пришел Дудаев и в развитие этого тезиса объявил Ичкерию субъектом международного права, Ельцин не придал этому значения. Ему было не до проделок Дудаева, у него была своя головная боль: надо было очистить дорогу к единовластию.

Однажды Алексей, сидя у экрана телевизора, слушал новости ОРТ. Ведущий рассказывал о событиях, происходящих в Чечне. «…Наиболее активные слои чеченского общества, выступавшие против курса, проводимого генералом Дудаевым, создали в поселке Урус-Мартан Временный совет Чеченской республики. Председателем этого совета назначен Умар Автурханов…»

Услышав фамилию друга, Алексей заволновался. «Неужели это Умар? — лихорадочно думал он. — Нет, наверное, однофамилец».

После этой передачи Алеша более внимательно стал прислушиваться к происходящим событиям в Чечне. Однажды на телеэкране он увидел Умара. Первое время не поверил своим глазам, потом громко позвал жену:

— Настя, иди сюда!

Она вошла в гостиную.

— Что случилось?

— Смотри, — указывая рукой на экран, возбужденно произнес он.

С экрана говорил мужчина.

— Узнала его?

— Нет. Я его впервые вижу.

— Да ты что! Это же Умар!

— Какой Умар?

— Тот, который в Москве нас познакомил.

— А я его не узнала…

— Не мешай. Дай послушать.

«…Решением Временного совета Чеченской республики я как председатель Временного совета отстраняю Джохара Дудаева от власти…»

Услышав эти слова, Алексей тихо произнес:

— Все. Войны с Чечней не миновать!

Настя посмотрела на него.

— Ты о чем?

Но он молчал. Настя, не придав значения его словам, пошла к себе готовиться к урокам. Закончив подготовку к урокам, взяла сборник стихов Марины Цветаевой, пошла к нему. Алексей неподвижно смотрел перед собой. Она села рядом.

— О чем ты думаешь?

Он хотел сказать, что его тревожат события в Чечне и что война с ней неизбежна, но передумал. Не хотел, чтобы она вновь стала тревожиться за сына. Вместо этого ответил:

— Думаю, какое блюдо тебе на завтра приготовить.

Она засмеялась и прижалась к нему. Открыла сборник стихов Цветаевой и тихим голосом стала читать:

Христос и Бог! Я жажду чуда.

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

— Если мне память не изменяет, она бежала за границу, потом вернулась и, не помню в каком году, покончила жизнь самоубийством. Я не ошибся? — спросил Алексей.

— Нет, не ошибся. Она умерла в 1941 году.

— Умереть естественной смертью и покончить жизнь самоубийством — две разные вещи. И стихи ее я не воспринимаю. В них одна тоска.

Настя с жаром стала защищать стихи Цветаевой, но он не слушал ее. Он думал об Умаре.

Когда легли спать, Настя спросила:

— Алеша, что твой Умар говорил?

— Надо было слушать.

— А я его не узнала. А где он сейчас?

— В Чечне.

— Он служит?

— Не знаю. По всей вероятности, он ушел из армии.

Настя наклонилась к нему.

— Поцелуй меня.

Он поцеловал ее в щеку.

— И все?

Он молчал, из головы не выходил Умар. Долго не мог заснуть. «Неужели будет война?» — мучительно размышлял он. Повернув голову, посмотрел на жену. Тусклый свет уличных фонарей озарял ее лицо, она мирно спала. Неожиданно он почувствовал страх за судьбу сына. «Если с Чечней начнется война, десантники первыми пойдут в бой». И словно наяву, увидел окровавленное лицо сына. От этого ему стало не по себе. На лбу выступили капельки пота. Он поднялся, взял костыли и, стараясь не стучать ими, пошел на кухню. Выпил воды, сел за стол. Впервые в жизни ему страшно захотелось закурить. Но в доме никогда не было сигарет. Волнение не проходило. Возникло желание выпить снотворное, но передумал. Не хотелось расстраивать жену.

Насте некогда было думать о Чечне и она не интересовалась событиями, которые развивались там. Школьные дела не давали времени думать об этом. Работы было непочатый край: надо было думать, как после выпуска старшеклассников сделать ремонт, чтобы успеть к новому учебному году. Многие родители не хотели сдавать деньги на ремонт. Порой доходило до скандала. Кто-то из родителей написал прокурору о вымогательстве денег в школе и тот вызвал директора школы на беседу. Настю принял помощник прокурора — женщина средних лет. При виде ее Настя с облегчением вздохнула. Подумала: женщина есть женщина и с ней легче будет разговаривать. Но она ошиблась. Та ревниво окинула взглядом со вкусом одетую красивую женщину и ледяным голосом стала задавать вопросы. Настя спокойно отвечала. Постепенно ледяной тон помпрокурора стал ее раздражать: та разговаривала с ней так, будто деньги Настя собирала для себя. Разговор помпрокурора перешел в допрос, и Настя не выдержала:

— Кто вам дал право таким непозволительным тоном разговаривать со мной?

Помпрокурора вначале опешила, но быстро придя в себя, холодно ответила:

— Закон.

— Я сомневаюсь, чтобы закон вам позволял со мной разговаривать, как с преступником.

— Я с вами разговариваю нормальным тоном, а если мой голос вам не нравится, можете жаловаться. Раз вы повели речь о законе, то хочу вам напомнить, что в нем нет такой статьи, по которой директору разрешается собирать деньги с родителей школьников. Поэтому вам и не нравится мой тон. А голос мой — это голос закона.

— Можно я задам вам один вопрос?

— Если это к делу, то пожалуйста.

— У вас дети есть?

— Да. Двое.

— Они в школе учатся?

— Один. Второй студент.

— А директор школы, где учится ваш ребенок, деньги с родителей собирает?

— Собирает, но я категорически против.

— И как ваш ребенок среди своих товарищей себя чувствует?

— Нормально.

— Я так не думаю.

— Меня не интересует, как вы думаете.

— Тогда у меня еще один вопрос. Как быть директору школы, если гороно на ремонт денег не дает?

— Надо на гороно в суд подавать.

— И вы думаете, это поможет?

— Да, поможет.