Кхадиджа поддерживала Сиада Барре всю свою жизнь. В коммунизме, которого придерживался президент, она видела светлое будущее для Сомали. Только коммунизм, по ее мнению, мог преодолеть раздробленность страны и искоренить варварские обычаи нашей клановой системы.

У меня были собственные воспоминания о коммунизме: длинная очередь под палящим солнцем, шепот в нашем доме, папино заключение, восхвалявшие Сиада Барре песни, которые меня заставляли петь в школе. Я спрашивала ее и о Братстве, которому все еще симпатизировала.

Кхадиджа сравнивала Братство с раковой опухолью, от которой, когда я была маленькой, умерла моя тетя Хаво. Она говорила, что Братство не понимает настоящего ислама, что им недостает знаний о нашем Пророке и что хоть они и малы, но могут запросто сожрать нашу страну, как рак, изъевший грудь моей тети. Она велела мне держаться от них подальше.

Однажды Махмуд сказал нам, что ему дали престижный грант на учебу в России, поэтому он скоро уедет из страны, причем надолго. Тетя Кхадиджа решила, что теперь самое время узаконить наши с ним отношения. Не было красивой сцены предложения руки и сердца, никто не вставал на одно колено. Тетя Кхадиджа организовала все сама. Она говорила, а я только послушно кивала.

Несмотря на взаимное влечение, мы с Махмудом совершенно не подходили друг другу. Наше общение никогда не вдохновляло меня так, как разговоры с Абширом; у нас не было такого глубокого взаимопонимания, как с Кеннеди. Я даже не была уверена, что мы действительно нравимся друг другу. И я точно не оценивала его как потенциального спутника жизни. Меня просто сжигало желание. Вот что это было: гормональная буря. Я согласилась выйти за него только для того, чтобы заняться сексом.

Обрезание не лишает женщину желания или способности получать удовольствие от секса. Женское обрезание – это жестокость, на разных уровнях. Это физическая боль, которая настраивает девочек на то, что жизнь полна страданий. К тому же эта процедура не выполняет свою основную функцию – не лишает сексуального желания. Когда-то я справилась со своей страстью к Кеннеди и Абширу, но теперь была совершенно не готова преодолеть ту силу, которая влекла меня к Махмуду.

Махмуд торопился со свадьбой, чтобы успеть до отъезда. Будто хотел поставить на мне клеймо: не приближайтесь к этой женщине, она моя. Но мой брат никогда не согласился бы на такой скорый брак. Ведь я была дочерью Хирси Магана – значит, моя свадьба должна была стать большим событием для всего клана. Махад стал бы требовать, чтобы отец одобрил брак, а на это могли уйти месяцы.

– Поэтому, – сказал Махмуд, – мы должны пожениться тайно.

Он все устроил. Церемония должна была состояться в ночь перед его отлетом. Наш общий кузен, Али Версенгели, согласился стать моим стражем. Я знала, что это неправильно – это место должен занять брат или отец, – но Махмуд сказал, что все в порядке. Кхадиджа должна была договориться с семьей моей матери. Что касается семьи отца, они, конечно, не обрадовались бы, но никто не мог возражать против свадьбы между кузенами по материнской линии. Даже если брак был заключен тайком без согласия родителей, такой союз был вполне приемлем, а потому никто не мог его расторгнуть.

Сейчас я понимаю, что это могло привести к генетическим отклонениям у наших детей, но тогда мы ничего не знали об этом. В Сомали, как и во многих странах Африки и Ближнего Востока, брак между кузенами зачастую считается самым надежным союзом: он сохраняет семейное имущество в целости, а любые возможные конфликты быстро улаживаются между родственниками.

В ту ночь, когда я должна была выйти замуж – nikah, – от волнения у меня перехватывало горло. Мне было двадцать, и я тайно сочеталась с мужчиной, которого желала. Я ничего не сказала даже Хавейе; обо всем знала только Кхадиджа. Весь день я рисовала узоры хной на руках и ногах. Когда Махмуд заехал за мной к Кхадидже, на мне было длинное красное платье и туфли на каблуках – я никогда не думала, что мне придется надевать такое. Взглянув в зеркало, я увидела там взрослую женщину.

Мы пошли в фотостудию, чтобы увековечить память об этом дне, а потом поехали в дом qali, который должен был провести обряд. На дороге было темно – снова отключилось электричество, так что нам пришлось припарковать машину и пройти пешком по аллее, подсвечивая себе фонариком. Шейх ждал нас перед дверью своего дома, и его белые одежды и шапочка, казалось, сияли на фоне окружающей темноты. Али Версенгели и еще один мужчина, которого я не знала, уже были на месте. Я начала осознавать, что происходит что-то очень серьезное, но отступать было поздно. У меня задрожали колени.

Qali кивнул нам и начал задавать традиционные вопросы:

– Ты – Махмуд Мухаммед Артан?

– Да.

– Ты – Айаан Хирси Маган? Можешь не отвечать, твоего присутствия достаточно.

Я просто села.

Qali перечислил имена Махмуда и назвал мой и его возраст. Потом он повернулся ко мне и сказал:

– Ты девственница?

Я промолчала. Это было достойным ответом, и он вписал «девственница» в свидетельство о браке.

Потом Qali сказал, что по закону ислама мы считаемся мужем и женой, и спросил:

– Каков выкуп за невесту?

Мы переглянулись – об этом мы не подумали. Махмуд ответил:

– Один Священный Коран.

Это был символический ответ. Платить выкуп за невесту было некому: брак заключался тайно. Махмуд подписал свидетельство и попросил копию, но qali отказал ему: сначала на документ поставят печать и передадут властям. Али должен был забрать его на следующей неделе.

Мужчины пожали друг другу руки, и оба свидетеля исчезли. Я осталась в машине наедине со своим кузеном – своим мужем. Потрясенная значительностью того, что случилось, я взглянула на него. Но он даже не посмотрел в мою сторону. Не было ни объятий, ни поцелуев, но я знала, что будет дальше: первая брачная ночь.

Махмуд припарковался возле отеля «Арубо», самой роскошной гостиницы города, где ему хотелось провести ночь с женой. Он не забронировал номер, а собирался заплатить на месте. Служащий попросил его предъявить свидетельство о браке: сказывалось растущее влияние Мусульманского Братства. Но у Махмуда с собой ничего не было. Он вернулся в машину, закурил и стал проклинать Братство.

– Я не понимаю, что творится в этой стране, – сказал он. – Кто все эти люди?

То же самое повторилось и в следующем отеле, потом еще в одном. Я отважилась спросить, стоит ли мне пойти с ним.

– Ты что, совсем с ума сошла? – взвился Махмуд. – На следующее утро повсюду будут висеть плакаты, на которых напишут, что ты проститутка! Женщина с мужчиной – и никакого свидетельства о браке. Подумай о своей репутации!

Отель, в который он в конце концов меня привел, был одним из самых дешевых в Могадишо. В таких местах не требуют свидетельств. Электричество по-прежнему не работало, так что нам пришлось взять с собой фонарик. Когда мы открыли дверь, под кровать шмыгнул таракан. Махмуд дал мне фонарик и посмотрел на меня, впервые за вечер. Потом он сказал, что я могу пойти в ванную и приготовиться.

В ванной было грязно. Я механически помылась, потом вышла и легла на кровать, полностью одетая: я не знала, что дальше делать. Мне хотелось, чтобы все было ужасно эротично: я в роли Мэрилин Монро или леди Чаттерлей, – но я даже не знала, как раздеться. Когда Махмуд вернулся в комнату, он сказал:

– О, ты хочешь поиграть в недотрогу?

Этого я хотела как раз меньше всего. Я спросила:

– Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Разделась, конечно.

И я стала неловко снимать с себя одежду. Все произошло совсем не так, как я мечтала. Я попыталась завязать прелюдию, как это описывалось в книжках. Но Махмуд посмотрел на меня с удивлением:

– Ты что, уже занималась этим раньше?

Я промямлила «нет» и позволила ему делать что угодно. Если бы я солгала и сказала, что у меня уже был опыт, возможно, у нас была бы прелюдия, но после этого он, конечно, развелся бы со мной. А так я призналась, что девственница, и не получила никакого удовольствия. Джавахир, Сара и все остальные девушки были правы. Хорошие девочки – это девственницы, которые не чувствуют ничего.