Усвоит, например, кто-то положения, которые представляются ему само собой разумеющимися: «Материя первична, сознание — продукт материи»; «Истина — это то, что правильно отражает действительность»; «Коммунистическое отношение к труду — это значит честное и добросовестное отношение» и т. д. И всякий дальнейший анализ того, а что же такое материя, правильность, честность кажутся ему ненужной схоластикой, оторванными от жизни завихрениями. Получив возможность навязывать свою точку зрения другим, он с важным видом поучает их и, естественно, достигает лишь одного — реакции вроде: «Подумаешь, философия: одни тривиальности».
Философия, подобно математике, оперирует предельно общими, а потому достаточно абстрактными и на первый взгляд вроде бы простыми положениями. Но в математике есть специфический язык и символика, которые отпугивают профанов. Философские же термины взяты из обыденного языка, и кажется иному, что нет ничего легче, чем порассуждать на тему «Причина вызывает следствие, а следствие обратно влияет на причину» или изобрести новую «диалектическую» форму мышления, а то чего доброго взять и открыть «универсальный закон природы».
Другой же, познакомившись с философией по таким ее «образцам», вообще отказывает ей в праве называться наукой. Известный позитивист Карнап считал, что философу не хватает живости воображения, чтобы стать романистом, и точности мышления, чтобы быть ученым.
Оба эти взгляда — две стороны одной медали: непонимание того, что именно изучает философия в действительности, что представляет собой ее, как говорят в науке, эмпирический базис. Чтобы избежать этих ошибок надо знать, что существует два рода опыта: опыт, отражающий вещи, окружающие человека, и опыт, отражающий отношения человека к этим вещам.
Ученые давно уже изучают камни и растения, звезды и атомы. Но законы человеческого поведения и познания стали предметом изучения недавно; науки, занимающиеся этим, не столь еще точны и «солидны», как, например, физика. Между тем, как показывают исследования, проводимые в школе швейцарского психолога Жана Пиаже, наше поведение, наш взгляд на мир, способность усвоить те или иные нормы деятельности зависят от характера и уровня развития определенных структур человеческого сознания, своеобразных опорных пунктов в нем, отражающих наши объективные отношения с окружающей средой. Эти «опорные пункты» называют в философии категориями.
Так, между различными явлениями могут быть отношения необходимости и случайности, целого (системы) и части, сущности и явления и т. д. Систему подобных категорий В. И. Ленин сравнивал с сетью, которую человек набрасывает на мир с тем, чтобы познать его.
Знание о таких отношениях и общих свойствах действительности первоначально фиксируется на уровне обыденного сознания: в житейской мудрости, пословицах, поговорках. Часто этого бывает достаточно. Если девушка говорит, что она опоздала на свидание случайно, то ожидающий ее юноша не станет вступать с ней в философскую дискуссию о соотношении случайности и необходимости. Но нельзя понять причины поведения элементарной частицы или познать исторический процесс без точного выяснения смысла термина «случайность».
Еще пример. Создание любого технического устройства или, тем более, осознание его принципиальной схемы предполагает системный подход к действительности. В этих случаях мы, примерно, понимаем, что такое система, и особой нужды в философском анализе не испытываем. Но оказалось, что при переходе к сознательному регулированию жизни сложных биологических и социальных систем нашего интуитивного представления о системном подходе недостаточно. И философы занялись изучением (на материале истории и современного состояния общества и познания) того, как возникает системный подход (особое отношение человека к действительности) и что это такое.
Это не менее важное и не менее научное исследование, чем, скажем, в области физики или химии. Причем исследование, требующее особых навыков, особого умения дышать разреженным воздухом абстракции и не утрачивать при этом чутье к фактам. Болтать о системном подходе, конечно, легче, чем изучать реальную систему атома. Но изучать системный подход вообще во многом труднее, чем исследовать конкретную физическую систему. Люди, третирующие философию за ее «тривиальность», просто не видят этого опыта второго рода, лежащего в ее основе.
Например, советский астроном Г. И. Наан считает, что проблему бесконечности вселенной могут изучать физики, математики, астрономы. А философ — если он за это берется — пусть дает общую сводку достижений отдельных наук. «На наш взгляд, — пишет он, — философское решение проблемы бесконечности не может, быть найдено на путях вымучивания дефиниций с абсолютами; оно может быть найдено только путем конкретного анализа конкретной физической ситуации…»
А почему, собственно, физической? Математик, например, анализирует возможную ситуацию, строит математическую гипотезу, а затем производит ее физическое истолкование. Лобачевский, создав свою геометрию, не анализировал никакой конкретной физической ситуации, и первая ее физическая интерпретация была получена несколько десятков лет спустя. Это одна ступень абстракции.
Философская абстракция идет еще дальше. Всеобщий «каркас» мира и любого предмета (наиболее общие законы развития природы, общества и мышления, как говорил Ф. Энгельс), общая структура (или, вспомнив уже использованные нами сравнения, — принципиальная схема, анатомия) человеческой деятельности в мире — вот вселенная философа. И результаты ее изучения служат основой для взаимопонимания и координации действий людей, исследующих вселенные частных наук.
Если философ станет дублировать представителей других областей знания и попытается дать суммарную сводку их результатов (что, кстати, в наш век невозможно физически: ежегодно в мире выходит до 200 тысяч книг и журналов, а человек за пятьдесят лет ежедневной работы по 12 часов в день может освоить 24 тысячи книг среднего объема), он действительно станет верхоглядом.
Подлинный философ идет иным путем. Схватывая дух современной науки, он осознает характер современного видения мира человеком, принципы отношения человека к миру.
Образное выражение «вселенная философа» не означает, что философ изучает часть мира или мир в целом наряду со вселенными космолога, физика и т. д. Он не дублирует частные науки и не суммирует их, но встает на иную исходную позицию. Представители частных наук изучают сам мир. Философ непосредственно имеет дело с человеческой деятельностью по изучению и преобразованию мира.
Результаты философского видения оказываются на первый взгляд простыми. Но эффективные и одновременно достаточно общие принципы всегда просты. И по этому поводу не скажешь лучше, чем Энгельс, который, показав в «Диалектике природы» проявления одного из философских законов в самых различных областях действительности, резюмировал: «Весьма вероятно, что те самые господа, которые поносили закон перехода количества в качество, как мистицизм и непонятный трансцендентализм (оторванность от опыта. — В. С.), теперь заявят, что это есть нечто само собой разумеющееся, банальное и плоское, что они это применяли уже давно и что, таким образом, им не сообщают здесь ничего нового. Но то, что некоторый всеобщий закон развития природы, общества и мышления впервые был высказан в его общезначимой форме, — это всегда остается подвигом всемирно-исторического значения. И если эти господа в течение многих лет заставляли количество и качество переходить друг в друга, не зная того, что они делали, то им придется искать утешения вместе с мольеровским господином Журденом, который тоже всю жизнь говорил прозой, совершенно не подозревая этого».
Среди тех, кто, казалось бы, искрение предан философии, тоже встречаются люди, смущающиеся ее «простоты» и абстрактности: и перед другими неловко (пустяками, мол, занимаешься, шел бы в цех или уж хоть в лабораторию), и себя как-то меньше уважаешь… Прочитал молодой философ рекомендованную мной статью, где предлагается решение одной запутанной философской проблемы, и говорит с разочарованием:
