Довольно часто беспристрастный наблюдатель имеет все основания спросить: о чем, собственно, спор? Противники доказывают различные, но отнюдь не исключающие друг друга вещи. Если биохимики называют систему живой в том случае, когда она состоит из белков и нуклеиновых кислот, а кибернетик говорит то же самое, если система может вырабатывать условные временные связи, позволяющие ей сохранять себя путем изменения поведения в изменяющейся среде, то спор их излишен (хотя он и продолжается до сих пор). Один определяет жизнь по составу системы, а другой — по ее структуре и функции. Здесь надо синтезировать, а не противопоставлять.

В подобном споре противники занимают такие позиции, что им кажется, будто бы они видят разные и взаимоисключающие друг друга явления. Им целесообразнее перейти на третью позицию, с которой хорошо видно, что речь идет о разных, но связанных друг с другом сторонах одного и того же предмета.

Не считайте противника дураком, даже если его тезис кажется вам совершенно непонятным или даже если он действительно более ошибается, чем прав.

Никогда не изрекайте сразу: «Надуманно», «Схоластично» и т. п. вместо того, чтобы честно признаться: «Пока мне не совсем понятно». Ведь были же у вашего оппонента какие-то основания прийти к своей мысли, и эти основания надо найти. Если они ошибочны, покажите, где и на чем противник споткнулся.

Такому отношению к дискуссии учил Ленин. «Философский идеализм, — писал он в статье „К вопросу о диалектике“, — есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизичного. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее … развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный. Идеализм есть поповщина. Верно. Но идеализм философский есть („вернее“ и „кроме того“) дорога к поповщине через один из оттенков бесконечно сложного познания … А у поповщины (философского идеализма), конечно, есть гносеологические корни, она не беспочвенна, она есть пустоцвет, бесспорно, но пустоцвет, растущий на живом дереве, живого, плодотворного,… человеческого познания».

Так что не отбрасывайте точку зрения противника с порога, но схватите ее суть и, если эта суть ошибочна, спокойно положите его на лопатки. Поставьте, наконец, себя на его место. Вы прибежали с идеей, которая кажется вам замечательной, а в ответ слышите: «Чепуха какая-то» или: «Запятую не там поставил».

Если противник не вникает в аргументы оппонента и преследует только одну цель — выиграть спор, остаться победителем, то дискуссия с ним бесполезна. Лучше поберечь энергию, а для эмоциональной разрядки сыграть в волейбол.

За нежеланием слушать оппонента часто стоит сочетание невежественности с большими претензиями. Сторонники Т. Д. Лысенко в полемике с генетиками не затрудняли себя поисками серьезных аргументов, но просто обвиняли их в «буржуазной реакционности», «антинаучности» и т. п. На такую «критику» биолог А. С. Серебровский справедливо Ответил, что заявление «хромосомная теория — это ерунда, менделизм — это ерунда… показывает вовсе не „научную революционность“, а просто недостаточное знакомство с фактами, неумение делать выводы из фактов и т. д. … Тем, кто не дает себе труда проработать накопленный наукой богатейший и готовый материал и объявляет его „спорным“, мы должны напомнить одну почтенную даму, которая говорила: „Астрономия, астрономия, а что такое астрономия — неизвестно!“ Но из того, что этой даме неизвестно, что такое астрономия, вовсе не вытекает, что спорным является движение Земли вокруг Солнца и другие завоевания этой науки». Однако лысенковцев не смущала констатация их невежества, ибо стремились они не к истине, а к вытеснению своих противников. Прошло время, и в биологии восторжествовала истина, а не конъюнктурные соображения.

Уточни употребляемые понятия. «Понимайте значение слов, — учил немецкий мыслитель Лейбниц, — и мир будет избавлен от множества ошибок».

Представим себе такой диалог.

— Современная наука показала, что создание искусственного мозга, способного мыслить, вполне реально.

— Вы абсолютизируете кибернетику. Во-первых, мыслит не мозг, а общественный человек, наделенный мозгом. Во-вторых, целый ряд особенностей работы мозга зависит от его белкового состава.

— А вы недооцениваете кибернетику и противопоставляете реальным возможностям какие-то схоластические общие соображения. И т. д.

Спор явно пошел не по тому руслу. Очень скоро его участники разругаются и обиженно замолчат. Они не поняли друг друга. А почему? В частности потому, что в начале разговора не было уточнено, что понимает каждый из них под словами «искусственный» и «мышление». Первый под словом «искусственный» понимал «созданный человеком», а второй — «состоящий не из белка». Первый, говоря «мышление», подразумевал способность к совершению логических операций, а второй понимал под мышлением сознание в полном объеме, с учетом его человеческой специфики (социального происхождения эмоциональной окраски и т. д.). Первый подразумевал комплексный научный подход, а второй свел его к структурному кибернетическому подходу.

А вот пример несколько из другой области. Илья Эренбург вспоминает такой эпизод из времен гражданской войны. «Однажды я увидел толпу возле листка, который назывался „Декрет № 1 о демократизации искусств“. Кто-то читал вслух: „Отныне вместе с уничтожением царского строя отменяется проживание искусства в кладовых, сараях человеческого гения — дворцах, галереях, салонах, библиотеках, театрах“.

Бабка взвизгнула: „Батюшки, сараи отбирают!“ Очкастый человек, читавший „декрет“ вслух, разъяснил: „Про сараи ничего не сказано, а вот библиотеки закроют, ну и театры, конечно“».

Листок был сочинением футуристов, и внизу значились подписи: Маяковский, Каменский, Бурлюк. Имена ничего не говорили прохожим, зато все знали магическое слово «декрет». Действительно, «знали» каждый в меру своей недоинформированности, засоренности и неточности своего мышления.

Уточнить употребляемые понятия — это значит точно перечислить те признаки, которые всплывают в сознании при произнесении данного слова. Понятие будет определено верно, если эти признаки необходимы и достаточны для отличения определяемого предмета от других предметов этого же рода.

Несмотря на кажущуюся простоту и даже «формальность», это очень ответственная операция. Иногда от нее отказываются, ссылаясь на глубину и неисчерпаемость реальных явлений, которые будто бы нельзя «втиснуть» в «дефиниции». На деле за этим стоит леность мышления и претензия на бездоказательное доверие к собственным туманным «глубинам».

При решении определенной задачи число признаков предмета, имеющих актуальное значение, вполне конечно, и их необходимо отчетливо осознать. Правда, не всегда это удается сделать, и нам часто приходится оперировать с «размытыми» понятиями, содержание которых мы представляем лишь приблизительно. В таких случаях нужна особая осторожность, и если, натолкнувшись на островок неизвестности, не удается выработать некоторой интуитивной общей платформы, то лучше вообще прекратить спор до получения необходимой дополнительной информации.

А как быть с субъективной многозначностью любого слова, с индивидуальностью вызываемых им образов и ассоциаций? Здесь свои коррекции вносит практика.

Пусть слово «лошадь» вызывает у меня в сознании образ скакуна, а у вас — скульптуру на Аничковом мосту в Ленинграде. Но, право же, это несущественно, если у нас общая задача: запрячь эту самую лошадь. И чем больше мы сведущи в этом деле, тем больше будет и взаимопонимания в разговоре.

Специалисты понимают друг друга с полуслова, ибо общая деятельность заставляет их одинаково видеть предметы этой деятельности. Если же вы никак не можете договориться, то это верный признак того, что у вас деятельность разная, интересы разные, или вообще нет никаких конкретных интересов, кроме как продемонстрировать свою непонятость. За этой демонстрацией стоит, как правило, весьма корыстный интерес.