Герстель говорил глухо, почти без всякого выражения, до хруста комкая пальцы. Может, пытался отогреть руки, а может, делал это бессознательно. Рассказчик из него был неважный. Он не артикулировал, не оставлял пауз, не смотрел по сторонам, лишь монотонно говорил себе под нос. Однако в этой манере было что-то затягивающее, гипнотизирующее, как в ровных выверенных залпах полевой артиллерии, идущих через равные интервалы.
- Мы поднимались в атаку каждый день поутру. И всякий раз, готовясь выпрыгнуть из траншеи, я думал о том, в каком качестве встречу вечер. Может, в моих внутренностях поскользнется бегущий пехотинец и мимоходом проклянет меня. Или же мне суждено долго умирать, нафаршированному свинцом, вися на проволочных заграждениях. Судьба, однако, по какой-то прихоти меня хранила. Я оказался единственным уцелевшим фойрмейстером во всем полку, хоть и дважды раненным. Кончилось все контузией. Возле меня взорвался фугас, едва не вытряхнув мозги из головы, и я понял, что пришло мое время отдохнуть. Моя нервная система к тому моменту находилась уже в крайне истощенном состоянии, так что наш штатный лебенсмейстер, осмотрев меня, строжайше рекомендовал длительный отдых. Возможность для которого представилась почти сразу же. Как я уже сказал, наш измотанный и окровавленный полк отвели в ближайший город на переформирование. В него требовалось влить свежей крови, поскольку старая давно уже вытекла, как из дырявого бурдюка.
Хороший городок. Никогда не любил французских городов, но этот мне сразу понравился. Удивительно уютный и совсем невелик, населением едва ли в пять тысяч. Светлые чистые дома, много зелени и эта, как ее, жимолость, кажется. Тихое, приятное местечко. Стрельбу мы здесь не слышали, даже издалека. Даже возникло такое ощущение, будто никакой войны и нет, а мы все, раненные, грязные, в провонявших порохом, мочой и карболкой обносках, явились сюда по какой-то непонятной ошибке, словно актеры, перепутавшие впопыхах представления и явившиеся на чужой спектакль.
Правда, расслабиться в полной мере мне не удавалось. Последствия контузии навалились на меня, вознамерившись, видно, закончить то, что не удалось шрапнели. Днем я чувствовал себя относительно недурно, но с приходом ночи мне делалось все хуже. Постоянная мигрень, головокружения, ужасная слабость. Такая, что я валился с ног. И еще совершенно испортился сон. На фронте я засыпал даже под грохот стопятидесятимиллиметровых гаубиц, здесь же, окруженный сонной тишиной города, по полночи ворочался на мокрых от пота простынях. Да и сон не приносил облегчения. Бывало, просыпался я, скорчившись, на полу, в совершенном беспамятстве и с раскалывающейся головой. Лебенсмейстер, однако, обещал, что в скором времени это должно пройти. И я даже верил ему, не подозревая, что отдых мой в самом скором времени закончится.
Первое тело мы обнаружили спустя две или три недели после того, как расположились в городе. Нашли его ночные патрули на окраине. Впрочем, как, тело… Телом это едва ли можно было назвать. Германский пехотный мундир, валяющийся комом на земле, а внутри – несколько горстей жирного человеческого пепла. Огнемет никогда не оставит такой картины. Это был не огнемет. Кто-то сжег его, используя магильерские силы.
Слушавшие Герстеля магильеры нахмурились. Едва ли он это заметил. Герстель глядел только в огонь, так пристально, точно именно там, между перекатывающимися языками пламени, происходили все события его рассказа.
- Оказался покойник одним из нижних чинов, простой пехотинец, вышедший в темноте из дома, где был расквартирован его взвод, по какой-то необходимости. А ведь я был единственным фойрмейстером на сотни километров в округе. И тут такой номер...
Спустя несколько дней это повторилось. Вновь пепел в еще теплом мундире, распростертом посреди улицы, и вновь среди ночи. Подняли патрули, обыскали все окрестности, но вновь ничего не обнаружили. Тот, кто сжег заживо пехотинца, пропал бесследно. Ну а пепел разговорить не под силу и тоттмейстеру. Вот тогда-то и закончился наш отдых. Сделалось ясно, что город вовсе не так безобиден и тих, как нам казалось. По его улицам бродит кто-то, обладающий даром фойрмейстера, и дар свой он использует для того, чтоб превращать в пепел ничего не подозревающих германских солдат. То ли диверсант, то ли тайный убийца, поди разбери…
- А нечего доверять лягушатникам, - вставил Траншейный Клоп со сдерживаемым злорадством, хлопая ладонью о ладонь, чтобы согреться, - Мне известно множество случаев, когда городские жители, объединившись в отряды, нападали на армейские патрули. Кое-где, говорят, заканчивалось даже полностью вырезанными гарнизонами! Расслабились вы, значит…
Герстель принял его реплику безо всякого интереса.
- Такие случаи бывали, - кивнул он, - И мне отлично знакомы. Не раз нам приходилось выставлять на площади виселицу, чтоб вздернуть какого-нибудь самоуверенного мстителя. Иногда приходилось и расстрельные команды использовать. Но фойрмейстер!.. С таким я никогда прежде не сталкивался. Ночной убийца-магильер! Причем, судя по его действиям, самоуверенный, опытный и дерзкий. С его появлением город из убежища превратился для нас в волчий капкан.
Сразу же сильно упал моральный настрой в нашем полку. Когда пехотинец напряжен на передовой, это нормально. Но если даже вдали от грохота снарядов он ощущает себя так, словно ступает по минному полю, в любой миг рискуя превратиться в воющий от боли факел, в самом скором времени это приведет к массовому нарушению спокойствия, а следом и дисциплины. Солдату нужен отдых, а отдых невозможен там, где ночами бродит неизвестный убийца. Разумеется, о случайности не могло идти и речи. В самом скором времени ночные смерти сделались постоянными, не реже одной в неделю. Да, господа, минимум раз в неделю то на одном конце города, то на другом обнаруживали очередной испепеленный остов в германской форме. И в скором времени это число увеличилось до пяти. Сперва проблема казалась нам крайне досадной и неприятной, но и только. Нам было не привыкать терять и по сотне человек в день. Лишь с опозданием мы поняли, в каком положении очутились.
- Патрули, - бесцеремонно предложил Райф, - Только требуется тщательная организация. Несколько десятков групп с фонарями и карабинами очень быстро изловят любого ночного мстителя, будь он хоть француз, хоть африканец.
- Многочисленные патрули передвигались по городу каждую ночь. Без всякого толку. Мы использовали замаскированных наблюдателей, собак, организовывали целые засады, объявили комендантский час, но ни разу не увидели и тени. Судя по всему, этот француз ориентировался в городе безошибочно. А еще – обладал звериной осторожностью. Доходило до того, что после обнаружения очередного тела оберст приказывал мгновенно оцепить город – и мы перегораживали каждую его улочку. Тоже без толку. Убийца-фойрмейстер исчезал мгновенно, и никто не знал, куда.
- Тогда полный обыск. Перевернуть вверх дном весь город, - подал голос хауптман Тиле, как всегда спокойный и рассудительный, - Осмотреть каждый дом и каждого жителя. Ведь этот ваш фойрмейстер был из французской армии?.. Ну, форму-то он, конечно, снял, но все равно остался пришлым. Рано или поздно что-то выдало бы его. Чужому человеку не так-то просто затеряться в небольшом городе…
Где-то неподалеку ухнул снаряд, раздался тяжелый треск, будто кто-то с натугой рвал прочную ткань, а блиндаж на миг просел глубже. Кинкель грубо выругался. Единственный стоящий из всех, он едва сохранил равновесие.
Герстель подождал, пока пройдет звон в ушах и смахнул с лица земляную пыль.
- Мы обыскали весь город. Дом за домом. Безо всякого результата, разумеется. Ни одного пришлого обнаружить не удалось. Несомненно, убийцу утаивали жители, оберст в этом не сомневался. Да и я тоже. Однако допросы и угрозы не помогали. Время от времени очередная ночь поставляла нам горсть золы в военной форме.
- А вы-то сами участвовали? – не очень вежливо поинтересовался Райф.
