— Эй, приятель, убери-ка свою дудку от моего носа! Я не играю на таких инструментах! Кысь-брысь!

Человек с ружьем осклабился.

— Вот как? Тогда зачем пожаловал? Рыбкой побаловаться захотелось?

— Нет, дубина-скотина, я слышал, что здесь дают благотворительный обед в честь Ее Величества! Давай, убери эту штуку… Я здесь за рыбой. И, черт возьми, я надеюсь, что в вашей дыре найдется приличная рыба, а не те потроха, что скармливают уличным котам!

Кажется, это произвело некоторое впечатление. По крайней мере, когда Герти мысленно досчитал до пяти, его голова все еще оставалась на плечах — добрый знак.

— Так ты, значит, большой специалист по рыбной кухне?

— Я-то? Слышь, малёк, — Герти позволил из себя нарочито дерзкую ухмылку, гадая, не окажется ли через мгновенье эта улыбка украшением стены, — Да я филе из осетрины ел еще до того, как ты с горшка слез.

— Что-то чешуи на тебе не видать, приятель, — ствол лупары, помедлив, сполз вниз, отчего у Герти обмерло сперва сердце, затем печень, а потом желудок.

— Хорошо бреюсь, — бросил он, поправляя плащ и чувствуя некоторое удовлетворение от того, что добавил в здешнюю атмосферу дополнительную нотку зловония, — И тебя побрить могу, начиная с языка. Ну так как?

— Не пузыри попусту. Заплывай, треска.

Герти отчего-то ожидал, что притон окажется чем-то вроде лондонского клуба, только лишь проникнутым тленом и грязью. Однако вместо множества отгороженных кабинетов он обнаружил внутри одно большое помещение с просевшим низким потолком, закопченное и уставленное широкими, как в пабе, скамьями. Рыбой здесь пахло так, будто прямо здесь, за стеной, располагалась фабрика по разделке, но впервые в жизни этот запах показался Герти столь тягостным и мерзким, почти невыносимым.

Посетителей оказалось не так уж и много, едва ли с десяток человек. Ни один из них не повернулся на звук открывающейся двери, и Герти почти мгновенно понял, отчего. Все они, грязные, всклокоченные, опустившиеся, находились в состоянии глубокого, как океан, наркотического опьянения. Кто-то приник головой к столу, пуская слюну, кто-то, отвалившись к стене, бессмысленным рыбьим взглядом водил по сторонам. Кто-то и вовсе лежал на полу, но, судя по всему, его сотрапезники ничуть за него не переживали.

Здесь не было сладковатого запаха опиума, не звенели бутылки. Только рыба. Это было похоже на какую-то извращенную модернистскую пародию на ресторан рыбной кухни.

На грязных, захватанных руками, тарелках лежала рыба. Столы были засыпаны чешуей и рыбьими головами, взгляды которых казались не более осмысленными, чем у самих едоков. Кто-то рвал пальцами податливое рыбье мясо и запихивал его в рот, жадно урча. Другие непослушными губами обсасывали кости. На глазах у Герти человек в драном пиджаке, отвалившись от стола, запрокинул голову и стал пускать пузыри из слюны. Поразительно, но в этот момент он и в самом деле выглядел как рыба. Огромная рыба, на которую натянули человеческую одежду и выволокли на сушу.

И он, и все прочие.

Они казались… Герти задохнулся от отвращения. Плавающими. Как если бы их рассудок был оторван от тела и погружен в жидкую среду. Океан. Безбрежные водные просторы. Шелест волн. Прекраснейшая симфония, которую океан — самое древнее существо на планете — исполнял для истинных своих слуг. Герти замутило. На краткий миг он ощутил нечто похожее. Чувство безграничной свободы. Ласковое прикосновение воды. Легкую щекотку густых водорослей.

Это было омерзительно. И чарующе. Как будто он одновременно прикоснулся к самой возбуждающей и самой гадкой вещи на свете.

Они и в самом деле плыли. Освобожденные рыбой, они окунулись в невидимый океан собственных эмоций, и теперь их вели в неведомую сторону потоки никому не известных течений.

Герти глядел на них, не в силах оторваться от этого жуткого полотна, которого, кажется, коснулся Иероним Босх собственной персоной. Люди-рыбы. Люди-обитатели океана. Люди, ставшие чем-то другим.

Иллюзия была столь полна, что Герти стало казаться, будто сходство между людьми и рыбами еще более глубокое, чем это возможно. В прорехе рубахи одного из едоков ему померещился перламутровый блеск рыбьей чешуи. Ужасный, мучительный, морок. Глаза другого утратили радужку, став по-рыбьи прозрачными. У третьего, как будто, между грязными всклокоченными волосами угадывались жесткие рыбьи гребни…

— Не пяльтесь, мистра, — шепнул Муан, — Невежливо. Сворачивайте к стойке.

— Какой еще стойке?

— Матау. Направо. И держитесь попроще.

Стойка здесь и верно была. Она выглядела пустой, никаких бочонков с пивом, никаких бутылок. Зато имелся бармен, тощий, настороженно глядящий мужчина в парусиновом жилете, с прилипшим к губе окурком. Когда он открыл рот, блеснул металл — добрая половина его зубов была железной.

— А, ты. Помню. Как тебя… Меани? Муно?

— Муан.

— Помню. Брал рыбешку вчера. Понравилась?

Муан изобразил на лице блаженство. Несмотря на ограниченные мимические возможности, гримаса получилась достаточно убедительной.

— Еще бы не помнить. Отличный товар, Щука, всю ночь плавал.

— То-то. У меня без обмана. А это что за тип?

— Этот со мной. Я ему рассказал про твою рыбку. Тоже хочет отведать.

Герти попытался опереться о стойку с самым непринужденным и естественным видом. Как если бы был в подобных заведениях не раз.

— Давно ищу хорошей рыбы. Нет нынче хорошего товара. Недавно взял на пробу, оказалась дрянь. Чувствовал себя так, будто в ночном горшке у шотландского пастуха плаваю.

Щука одобрительно сверкнул зубами. Был он молод, не старше самого Герти, но держался так, будто был не меньше, чем губернатором. И верно, чем-то похож на щуку. Резкий в движениях, тощий, хищный, и взгляд стелящийся, с ленцой…

— Много понимаешь в рыбной кухне, живец? Тогда устраивайся поудобнее. Здесь тебе мормыш не продадут. Чего изволят господа? Корюшки? Свежая, высохнуть не успела.

Герти поморщился с видом записного ресторанного обозревателя, которому предложили холодной овсянки.

— Ты это брось, Щука. Корюшка для безусых юнцов, которым лишь бы на мелководье поплескаться. Нет, брат, корюшку нам не предлагай. Открывай садок пошире!

Этим он заслужил исполненный уважения взгляд хозяина.

— А ты и верно знаток, я вижу. Ну что же, желтого окуня тогда?

— Уже лучше. Но не по мне. Не люблю пресное. Я так считаю, рыба без соли — это как девчонка без доек. Еще что есть?

— Марлин?

— Может быть. Но не сегодня. Ты не бойся, деньги имеются. Хочется вкусной рыбки. Понимаешь? Вкусной.

— Вкусной?.. — Щука прищурился, и тон его голоса сделался благожелательным и уважительным, как у официанта из лучшего ресторана, — Балык имеется особенный. У японских рыболовов оторвал…

Герти щелкнул пальцами.

— Превосходно. Вот его и дай.

— Сию минуту, ваше высокопреосвященство! Только деньги вперед. Правило.

Повозившись с застежкой потайного кармана, Герти извлек пару скомканных банкнот. Удивительным образом их вид успокоил Щуку. Настолько, что его улыбка стала почти искренней, хоть и тревожно сверкающей металлом.

— Прошу.

На залапанную поверхность стойки он водрузил деревянный поднос, а на него кусок балыка, узкий и розовато-серый. Судя по запаху, балык был лежалым, и от одного его запаха Герти стало нехорошо. Но, пересилив себя, он втянул носом воздух, изобразив на лице выражение искренней заинтересованности.

— Пахнет недурно… Хотя во льду с неделю лежал, не меньше.

— Первый сорт, — сказал Щука, обнаруживая даже некоторое кокетство, — Сейчас.

Из его кармана металлической птицей выпорхнул складной нож. Щелчок, и синеватое лезвие мягко вспороло по всей длине рыбью плоть. Щука извлек из балыка нож, лезвие которого мягко блестело, и провел им по языку. Глаза его на миг затуманились.

— Настоящий товар, — сказал он, предлагая нож Герти, — Не каждому по карману. Но раз ты знаток… Пробуй.

От одной мысли о том, что придется облизать испачканное в темных рыбьих потрохах лезвие, Герти ощутил в желудке волнение сродни зарождающемуся шторму в мелком водоеме.