Была и другая мысль, еще более неприятная, которую Герти пытался не додумывать, укрыв за первой. Потому что, как только она проникала в мозг, рассудок охватывало что-то сродни окоченению, а все мыслительные процессы сами собой замирали

Почему кто-то в будущем хочет его, Гилберта Уинтерблоссома, смерти?

Питерсон негромко застонал и внезапно открыл глаза.

— Что-то случилось? — спросил Герти взволнованно, — Какая-то ошибка?

Он ожидал, что Питерсон смущенно улыбнется в своей обычной манере. Но тот пробормотав что-то неразборчивое, вдруг резко поднял голову. От неожиданности Герти пошатнулся на стуле. И едва не упал, когда встретил взгляд Питерсона, устремленный прямо на него.

Но это не был взгляд Питерсона. С лица темпорального проститута на него смотрели чужие глаза. Они сохранили голубой цвет, но более не казались ни смущенными, ни наивными.

С лица Эрсиваля Котта Питерса на Герти взирали невыразительные и блеклые глаза убийцы. Те самые, что он видел прошлой ночью до тех пор, пока ночь не разорвало пороховым пламенем.

— Добрый день, полковник, — человек с лицом Питерсона заворочался, поднимаясь, — А вы, кажется, живучее, чем я думал…

???

«Это Питерсон», — подумал Герти, не замечая, что пятится к стене.

«Нет, это не Питерсон», — подумал он тремя секундами позже, ощутив, что отступать уже некуда.

Человек, вставший из кресла, был Питерсоном и в то же время не был им. Он оправил галстук не как Питерсон, было видно, что тот затянут туже, чем ему привычно. Он повел плечами совсем не как Питерсон, точно разминаясь после долгого сна. Он несколько секунд разглядывал, хмурясь, собственные пальцы, как если бы пальцы Питерсона показались ему недостаточно гибкими и послушными.

Он… У Герти закружилась голова. Человек, который был Питерсоном, уже не был Питерсоном. И вел себя так, как обычно ведет джентльмен, выходя из примерочной и пытаясь определить, не жмет ли ему новый костюм.

Но даже если бы Питерсон был гениальным актером, способным на полное перевоплощение, он не смог бы подделать глаза. А глаза не имели ничего общего с глазами Питерсона. Их новый взгляд, прямой, немного ироничный и необычайно ясный, заставил Герти несколько секунд нечленораздельно мычать.

Визитер, казалось, не испытывал ни малейшего смущения от ситуации.

— Постоянно забываю, до чего же у вас чудная мода, — пробормотал он, дергая воротник, — Совершенно никакого уважения к естественным потребностям человеческого тела. Впрочем, не удивлюсь, если скоро и у нас появятся подобные фасоны. В отличие от вшей и герпеса, мода имеет свойство распространяться даже через темпоральные связи…

Единственным, кто нимало не смутился подобной переменой, оказался мистер Беллигейл.

— Назовите себя, — его голос приглушенно лязгнул, как компостер, которым в Канцелярии пробивали дырки на мемокартах, — Полное имя и род занятий.

Питерсон усмехнулся. Голос второго заместителя, от которого у обычного человека мигом сдуло бы краску с лица, не произвел на него особенного впечатления.

— Жеральд Уххамед Усейн Брейтман, — он склонил голову на шее, которая вдруг стала казаться куда более подвижной, чем у Питерсона, — Что же до рода занятий, здесь есть некоторое затруднение.

— Вы ученый-историк?

— Ученый. Но не совсем историк.

— Кто же?

— Боюсь, в ваше время еще не существует подходящего понятия. Основы науки, которую я представляю, будут заложены, если не ошибаюсь, лишь спустя двести лет. Но, чтобы внести относительную ясность, можете считать меня физиком.

— На данный момент, мистер Жеральд Уххамед Усейн Брейтман, я считаю вас убийцей, — холодно обронил мистер Беллигейл, разглядывая собеседника, — Лицом, покушавшимся на жизнь сотрудника Канцелярии. И, чтобы я не уверился в этой мысли окончательно, вам стоит весьма откровенно отвечать на те вопросы, которые вам сейчас зададут.

Брейтман поморщился.

— Перестаньте, — посоветовал он, вновь усаживаясь в кресло, — Время моего темпорального сеанса ограничено, будет опрометчиво тратить его на нелепые игры. Мы оба знаем, что Канцелярия при всем богатстве своих полномочий, бессильна вынудить меня к чему бы то ни было. У меня, видите ли, иммунитет особого рода, гораздо сильнее любой дипломатической неприкосновенности. Я в некотором роде экстерриториален.

Манера сидеть у него была непривычная. Брейтман сидел с прямой спиной, вытянувшись, так, точно его настоящее тело не было привычно к мягким кожаным креслам, скорее, подумалось Герти, к жестким лабораторным табуретам.

— Очень многие люди недооценили ассортимент методов Канцелярии, — мистер Беллигейл улыбнулся скупой улыбкой гробовщика, — Но очень немногие из них получили возможность раскаяться.

— С тем же успехом вы можете арестовать голос в телефонной трубке, — Брейтман пожал плечами, — Я всего лишь визитер, гость мистера Питерсона. Конечно, вы можете заточить его в своей крысиной норе и даже применить к нему свой хваленый арсенал методов дознания. Только вот до меня вам не добраться, мистер второй заместитель, и вы сами это прекрасно сознаете. Кстати, мне бы не хотелось, чтоб мистеру Питерсону был причинен какой-либо вред. Его нельзя назвать великим умом, но он по-своему славный малый и не раз мне помогал.

— В убийствах?

— Нет, — глаза Брейтмана потемнели, сразу став серьезнее, — Не вздумайте обвинять его в том, что он не совершал. Единственный раз, когда он взял в руки оружие, произошел по моей воле.

— Это было вчера, когда вы собирались убить полковника Уизерса?

Брейтман удивительно легко выдержал взгляд мистера Беллигейла.

— Да, — сказал он, — Когда я собирался убить полковника Уизерса.

Удивительно, он не стал ни увиливать, ни тянуть время, ни делать еще что-либо из того, что делают обычно обвиняемые преступники. Более того, лицо его осталось спокойным, не отразив и толики душевного волнения.

— Вы только что сознались в покушении на убийство должностного лица, — проскрипел мистер Беллигейл, — Вы осознаете, что это значит?

— В полной мере. И, прежде чем мы продолжим нашу беседу, которая по всем признакам будет интересной, вам, джентльмены, тоже стоит осознать две вещи, — человек, бывший еще минуту назад Питерсоном, выставил вперед два тонких пальца, — Во-первых, я явился сюда только лишь потому, что имел на то собственное желание. Этот разговор — демонстрация моей доброй воли, учитывайте это. Как минимум для того, чтоб не использовать на мне свои канцелярские фокусы.

Мистер Беллигейл кивнул.

— А во-вторых?

— Во-вторых, я буду говорить лишь с полковником Уизерсом. Наедине. Не сочтите это за неуважение к вашей должности, мистер Беллигейл, но это непременное условие нашей дальнейшей беседы.

— Исключено.

— В таком случае разговор не состоится, — холодно сказал Брейтман, — И я вынужден буду откланяться, как выражаются в вашем обществе. Будет ли это подходящей ценой за вашу щепетильность?

— Не далее как вчера вечером вы уже стреляли в полковника, — невозмутимо заметил мистер Беллигейл, — И только удачное стечение обстоятельств спасло его. Не думаете же вы, что я позволю вам исправить собственную ошибку?

— Мне не понадобится вторая попытка, довольно было и одной.

— Так легко отступаетесь от цели?

— Напоминаю вам, что я ученый, а не убийца. Револьвер не относится к списку моих излюбленных инструментов. Слишком примитивный механизм.

Брейтман-Питерсон остановил свой взгляд на Герти, который, все еще прижавшись спиной к стене, оставался безмолвным слушателем. И с удовольствием оставался бы таковым и далее.

— А что скажете вы, полковник?

— Я?

— Даю слово, что более не буду посягать на вашу жизнь. Взамен прошу лишь уделить мне немного вашего времени. К нашей обоюдной пользе. Дело в том, что нам с вами следует многое обсудить.

Герти сглотнул. Он слишком хорошо помнил эти глаза. И знал, что их обладатель, доведись ему еще раз спустить курок, сделает это без колебаний. Такие люди, как этот Брейтман, не колеблются. А во второй раз счастливая случайность уже не позволит ему растянуться на полу. Второй раз может стать для полковника Уизерса последним, как и для Гилберта Уинтерблоссома.