– Ну так с тебя же не убудет? Пнешь. И вся недолга, – улыбнувшись самой своей открытой улыбкой, ответил Петр.

– Это да. С меня не убудет. Даже весело будет. Михей!

– Я, – отозвался городовой, сидевший в уголке и, как видно, выполнявший функцию помощника дежурного.

– Проводи до их высокоблагородия.

– Слушаюсь, – поднимаясь, без особой прыти ответил городовой и кивком головы обозначил направление, в котором следует двигаться посетителю.

Как и предполагал Пастухов, его проводили на второй этаж. Кабинет коллежского асессора оказался первым от лестницы. Рядом стояла обычная скамья, отполированная посетителями. Кстати, здесь и сейчас сидели двое, мужичок и баба средних лет, по виду крестьяне. Выходит, следователь занят и Петру придется обождать.

– Разрешите, ваше высокоблагородие? – постучавшись, заглянул в кабинет городовой.

– Слушаю тебя, братец, – послышался знакомый голос.

– Тут к вам один просится. Говорит, не вызывали, но, мол, обещали принять.

– А ну покажи его.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие, – заглянул в кабинет Петр.

За столом сидел мужчина средних лет, вполне обычной внешности, без особых примет. Одет в чистенькую и ухоженную форму. На переносице пенсне. Перед ним лежат бумаги, а на стуле сидит старик, тоже крестьянин. Похоже, следователь его сейчас допрашивал.

– Странно. Голос вроде знакомый, а не упомню. Кто таков? – даже растерялся следователь, как видно, обладавший хорошей памятью.

– Вы вчера вечером сказали, что я могу к вам подойти, – пояснил Петр.

– Ага. Вспомнил. Посиди обожди, пока освобожусь. А потом я тебя приму. Спасибо, братец. Оставляй этого и можешь идти дальше нести службу.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Ничего так следователь, цену себе знает, сразу рассыпаться в благодарностях, очевидно, не собирается. Но с другой стороны, вроде не заносчив. Так что, возможно, и выручит.

Прождать пришлось целых три часа. После этой троицы городовые доставили еще клиента, в котором можно было безошибочно опознать бывалого урку. Если этот Кравцов и испытывает благодарность за спасение своей жизни, то проявлять ее как-то не спешит.

– Так вот ты каков, человек прохожий, – указывая Петру на стул напротив себя, произнес следователь. – За благодарностью пожаловал?

– Можно и так сказать. Да только больше за помощью.

– Излагай.

– Кхм. В общем, мне нужны документы.

– О как. Так ведь я не паспортный стол.

– Я знаю. Да только и я не местный.

– Ясно. А что с прежними документами стряслось?

– А не было их у меня никогда. Сколько себя помню, все время бродяжничал, ни где родился, ни где крестился, ничего не знаю.

– И чем же ты жил?

– Поначалу попрошайничал, потом перебивался случайными заработками, за хлеб и кашу.

– И вдруг прозрел, понадобились документы.

– Вот напрасно вы так, ваше высокоблагородие. Я, может, получше иного мастерового дело знаю, да только мне больше, чем на хлеб да кашу, не заработать, потому как я никто и звать меня никак. А я по-человечески жить хочу.

– Ох, темнишь ты, братец. Ох, темнишь.

– Вот потому раньше и не обращался в полицию. Веры нашему брату нет.

– А ну давай как на духу, ты вчера тоже хотел на меня напасть?

– Хотел бы, так напал бы, ваше высокоблагородие. Вы уж простите, но приголубил бы вас следом за тем щуплым да обчистил бы обоих.

– А может, ты специально это сделал, чтобы в доверие ко мне втереться да документы справить?

– Знать, не поможете. Ну тогда простите, что побеспокоил. Вы мне ничем не обязаны. Так не часто повезет, чтобы и татя к ответу призвать, и свои дела поправить. А я вон себе одежку новую справил. Теперь найду какую вдовушку, их теперь много, да буду жить-поживать.

– Ну и жил бы. Чего же документами решил озаботиться?

– Так для сохи документы не требуются. А я и механиком могу, и слесарем, и электромонтером. Покидала жизнь, понахватался малость. Вот и думал в железнодорожные мастерские устроиться.

– А краснеть не придется, если я тебя туда пристрою?

– Не придется, – искренне заверил Петр. – Но только все одно документы нужны. Я уж по этой дорожке хаживал. Как к получке дело подходит, так и начинается радость. Не нравится – иди на все четыре стороны. А куда без документов-то.

– Значит, так, спаситель. Слушай меня внимательно. Заведующего мастерскими я хорошо знаю. Обмана за ним никогда не водилось. Попрошу – примет. Но только приживешься ты там или нет, это уж от тебя зависит. А пока суд да дело, я тебя по всем линиям проверю. Думаю, если что за тобой имеется, то за полгода мы это раскопаем. Поэтому сейчас тебя сфотографируют, потом оформим все потребные бумаги. Если ты думал, что я ради тебя пойду на преступление, то ты сильно ошибся.

– Нет, не думал, – с довольной улыбкой замотал головой Петр.

– Вот и ладно. Тогда пойдем к нашему криминалисту.

– Сашенька, ты позволишь? – постучав в дверь, поинтересовался мужчина средних лет, весьма представительной наружности, в деловом костюме и с котелком в руке.

По всему было видно, что он собирался покинуть дом.

– А разве тюремщик спрашивает у заключенного разрешение на что-либо? – послышался из-за двери резкий девичий голос.

– Я так понимаю, что войти я все же могу? – сделал вывод мужчина, даже не пытаясь оправдываться в ответ на резкое высказывание.

Поэтому, больше не тратя время на переговоры, которые обещали быть бесплодными, он открыл дверь и вошел в комнату.

– Доброе утро, дочка, – поздоровался Виталий Юрьевич.

Ответом ему послужили молчание и гордо демонстрируемая спина. Дочь уже была полностью одета и не выходила к завтраку только в силу протеста. Вот такая уродилась, и ничего с этим не поделаешь. Да еще и воспитывалась без матери. Отец в дочери души не чаял и настолько ее любил, что так и не женился во второй раз. Сашенька была весьма упрямой особой с раннего детства. А еще отчаянной проказницей, если не сказать больше. Образ матери для нее был священен, а потому ни одна женщина не смогла бы ее заменить. Угу. Если коротко, то Саша попросту вила из своего папеньки веревки, если не сказать канаты.

А тут еще и это новомодное женское движение – эмансипация. Которое докатилось и до России. В молоденьких барышень словно бес вселился. Они норовили во всем превзойти парней. И, к сожалению, дочь Виталия Юрьевича не стала исключением. Да она и не могла им быть ввиду своего взбалмошного характера. Вот и курить стала, только девять утра, а в комнате уже дым. И ведь любое замечание неизменно воспринимается в штыки.

– Александра, я к тебе обращаюсь.

– Я слышу, – с нарочитой надменностью, но все же с интонацией обиды ответила девушка.

– И?

– А я должна пожелать доброго утра своему тюремщику?

– Н-да. Правы все же были те, кто говорил, что тебя нужно было пороть в детстве. Увы, теперь уже поздно, – разочарованно вздохнул отец.

– Пороть. Фи. Как это вульгарно, Виталий Юрьевич. И отдает анахронизмом. Я считала вас представителем современного общества, а не сторонником ветхой старины.

– Александра, или разговаривай со мной нормально, или… – глядя на стройную спину, затянутую в платье, и каштановые волосы, убранные в аккуратную прическу, сердито бросил отец.

– Что – или? – резко обернувшись, выпалила девушка.

– Я устал с тобой бороться, дочка, – сдулся Игнатьев.

Если бы кто-то из его компаньонов, и уж подавно конкурентов, сейчас наблюдал эту картину, то не поверил бы своим глазам. Волевой, предприимчивый и безжалостный делец с бульдожьей хваткой пасовал перед какой-то пигалицей. А иначе ее и не назвать. Невысокого роста ладная девчушка лет двадцати, с весьма милым, даже красивым лицом, обрамленным светло-каштановыми волосами.

– Значит, так, – став вдруг жестким, вновь заговорил Виталий Юрьевич. – Игнат сегодня же присмотрит тебе отдельную квартиру. Ты будешь получать триста рублей ежемесячного содержания. Этого более чем достаточно, чтобы практически ни в чем себе не отказывать. Ни копейки больше ты не получишь. Поэтому когда будешь кутить со своими экзальтированными друзьями, имей это, пожалуйста, в виду. Я не собираюсь угрожать тебе лишением наследства. Но учти, я не оставлю дело всей своей жизни в руках вздорной особы, способной пустить мои труды на ветер.