В груди разливается теплое чувство. Эр любит его. И гордится его успехами. Снова сильные руки притягивают его в объятие.

Вот он зубрит таблицу сочетаний компонентов. Ему четырнадцать, и Эр обещал дракона.

Ему шестнадцать и зеленые глаза Эрри неотрывно следят, как он сражается на мечах, купается в реке, бьется на кулаках с крестьянскими мальчишками. Взгляд этот опаляет, вселяет веру в свою непобедимость, за спиной разворачиваются невидимые крылья.

Ему семнадцать… Эр отводит горящий взгляд, судорожно сжимает кулаки. Больше не обнимает. Не щекочет босые пятки. Не треплет по волосам. Уже нельзя почему-то с разбегу броситься утром в его огромную кровать, разворошить шкуры добытых Эрри животных и, отыскав среди них хозяина этого ложа, забраться ему под горячий бок, пристроить холодные ноги, уткнуться носом в теплую рыжую гриву. Эр отдаляется, в его глазах боль и страх. Что с ним?

Сжатые зубы, вздувшиеся желваки. Слова признания, камнем ложащиеся на сердце. Раб. Постельная игрушка бессмертного демона. Застывшие зеленые, родные глаза. Простить? За что? Это не ты, Эр, так распорядился, это Судьба. Вот для чего ты растил меня, да, Эрри? А я-то всегда думал для чего я тебе, безродный, некрасивый? Если у тебя мог быть кто угодно. Не сжимай до хруста зубы, родной. Не надо. Пусть все будет так, как должно быть. Я твой. Бери, не бойся. Всего меня. Душу только оставь. А сердце… безродный мальчик давно отдал его тебе. Еще тогда, едва сделав первый вдох у тебя на руках.

Горячие, требовательные губы. Руки, которые когда-то кормили, одевали. Учили держать меч, утирали слезы и кровь. Теперь они жадно шарят по телу, отбирая волю. Как хорошо. И как невыносимо стыдно. Раскрываться. Отдавать. Впускать. Огромная плоть жадно врывается в тело. Больно. Больно все равно, несмотря на зелья и подготовку. Эр тихо, страстно рычит. И жалобно стонет. Он горит, как в огне. Губы его так нежно-беспощадны.

А в душе Аэ война. Это же Эр. Он вырастил его, Аэ, и он не виноват. Это демоническая природа – брать, подчинять. Делать своим. И все же… Почему так? Почему нельзя, как раньше. Сидеть у камина, перебирая рыжие пряди, и не думать, что Эр хочет вот так. Ворваться, унизить. Что он просто так любит, а не для того чтобы… Брать. Снова и снова, опаляя дыханием, заражая страстью, огнем, от которого сотрясаются стены. Так сладко. Так стыдно. Так чувственно и упоительно. И так неправильно.

Содомия. Так сказал священник. Грех, за который горят в аду. Вот что делает Эр. Он погубит его душу. Так страшно, наверное, без души… Но это же его Эрри. У него теплое, красивое, гибкое тело, налитое силой. И добрые глаза. Он не может… Или все же?

Снова вечер. Призыв, жажда в зеленых очах. И где-то, в их самой глубине – горечь. Но демоническая природа сильнее, она хочет. Требует обладать, подчинить. Ворваться в такое юное, прекрасное тело, сжать, растворить в себе. И снова, снова огонь, бегущий по жилам вместо крови… Страсть, разделенная на двоих. А потом – боль. Душа болит. Умирает, наверное…

Восемнадцать. Жестокие, страшные слова, сказанные в пылу ссоры. Бесконечная боль и тоска в родных глазах. Мольба. Но сердце, его, Аэ, сердце, затопила ярость. Как Эр смеет?

– Содомит. Растлитель. Насильник. Гореть тебе в аду, чертов демон. Грешник. Тиран. Ублюдок. Ты мне не хозяин.

Хлопнуть дверью. Да посильнее. Теперь у него есть магия. Умолкни, совесть. Тело – не самая высокая цена за волшебство. Да, я помню, что Эр чуть не умер, добывая глоток из Великой Реки. Поделом ему. Чертов тиран. Он, Аэ, хочет на войну. Подставлять задницу он, значит, взрослый. А воевать ему рано. Все мужчины сражаются, а он дома, как баба. Как наложница.

Уехать подальше. День, два пить в кабаке. Схватить первую попавшуюся служанку, рвануть ткань с ее белых, полных плеч, огладить бока. Какая дряблая, мягкая плоть. Совсем не похожа на налитые силой мускулы, как у… Не думать. Забыть этого чертова…

– Да, хорошая девочка, пососи его.

Почему так противно? Почему так больно душе? Опять чертово сердце, когда-то давно отданное Эрри. Его зеленоглазому любимому… любимому… Чччерт. Как можно было не понять? Как можно быть таким слепцом? Такой сволочью…

– Поди прочь, грязная тварь, я возвращаюсь домой. Эти медяки – все, что ты заслужила.

Оттолкнуть жадные руки этой бабы. Он принадлежит другому. Его Эрри. Боже, Эр, простишь ли ты меня когда-нибудь? Родной, любимый, близкий?

Оседлать коня, мчаться. День и ночь, и еще день. Надо же было так далеко забраться… Вот и дом. Почему так тихо? Некому принять коня. Они уехали? Эр, Эрри, родной. Где ты? Вот и его покой. Давно потух камин. Что это?

Белый, безжизненный мрамор, так четко повторяющий контуры красивого тела. Крыло прикрывает его, и оно кажется таким расслабленным. Красивая кисть что-то сжимает. Прекрасная скульптура. И такая точная. Вот и рисочка шрама, пересекающая тонкую бровь. И изумруды вместо глаз – чудесно. Какому гению под силу такое? Шедевр. Эр как живой, только белый. Высеченный из мрамора. Так что там у него в руке?

Зеркало. Отражающее каждый шаг Аэ. Понимание оглушительной волной накрывает его. Эр обратился в камень. Он видел… с той девкой… И ничего не объяснить. Уже не оправдаться. Никогда. Боже, что он наделал?

Крик, рвущийся из груди. Кровавая пелена безумия застит глаза. Все те жестокие слова, сказанные любимому, бьют по вискам кузнечным молотом. Лаборатория. Кровь его Эрри. Смешать с огневкой кровяной, предать все огню. Умереть вместе с ним.

Видение медленно отпускает Северуса.

– Прости меня, Эр, – шепчет он тому в шею. – Прости за каждое слово, что я тогда сказал тебе. И за ту грязную служанку в кабаке. У меня ничего с ней не было. Клянусь тебе, Эрри. Мне было так противно… я так хотел вернуться. Но опоздал. Мне безумно, бесконечно жаль…

И снова он прижат к широкой, сильной груди, в которой размеренно бьется сердце.

– Чшшш, родной. Все позади. Я давно уже понял и простил тебя. Не плачь, мой хороший. Теперь все-все будет по-другому. Обещаю тебе.

Глава 28

Демон успокоительно гладил своего мужа по голове, чуть покачивая его в объятиях. Как такое могло произойти? Аэ никогда не помнил предыдущих перерождений. Что же изменилось теперь? Статус Нгар? То, что он родился волшебником? Это – память магии? Или с кровью ему передались его, Эра, воспоминания? Откуда тогда он знает, что Аэ было противно. С той девкой.

Застарелая боль ржавой иголкой вонзилась в сердце. Нет, нельзя вспоминать. В этой жизни Северус взрослый и выбор сделал осознано. Он уже не тот несмышленыш…

– Я теперь знаю, почему мне так нравилась Лили Эванс, – неожиданно сказал чуть успокоившийся Северус куда-то в район его шеи.

Демон на это тихонько фыркнул:

– И почему же?

– Она тоже была рыжей и зеленоглазой. Как ты в прошлой жизни.

– Я каждый раз наследую цвет волос от отца-человека. Родись я от Малфоя, был бы блондином.

– А какого цвета волосы у Абигора?

– Фиолетовые. Такого цвета у моих отлив на солнце, если ты…

– Конечно, я заметил, – проворчал Северус. – А вообще, – тихо продолжил он, – я вообще не знаю, как можно простить то, что я тебе наговорил и сделал.

Демон тяжело вздохнул.

– Это я был виноват. Мне не следовало растить тебя как сына. Не удержался. Мне так хотелось баловать тебя, потакать твоим капризам, что я не заметил, как ты полюбил меня совсем по-другому. Утешал себя тем, что когда-нибудь ты вырастешь. И все поймешь. Время шло, я наблюдал, как ты засматриваешься на смазливых служанок. Старался отдалить тебя от себя. Но было поздно.

Ты не понимал моего отчуждения, а я страдал. От ревности, одиночества, от вынужденной холодности. Раньше я хоть мог провести рукой по твоим волосам. А тут запретил себе и это. Я мучительно, неизбежно возбуждался, даже просто оказавшись с тобой рядом. Ты прыгал ко мне в постель, прижимался, а я боролся с желанием наброситься, подмять тебя под себя, впиться в твой сладкий рот и… любить, любить день и ночь, без остановки, врываться в тебя, делать своим снова и снова. Я запретил тебе и это.