– Пойдем, – Азам с трудом оторвался от такого желанного мужчины и взял его за руку. – Баня ждет нас.
– Раздевайся, – приказал Люциус. – Я не собираюсь один сверкать тут голым задом.
– У тебя потрясающий зад, Люсиус. Он настолько хорош, что я боюсь сжечь тут все к Мордреду, если ты еще раз до меня дотронешься, – хрипло отозвался ифрит и толкнул неприметную дверь, ведущую в большое помещение, наполненное теплым паром.
Сквозь неясное белесое марево пара проступали очертания большого бассейна, мраморной скамьи, каких-то экзотических растений… Все было настолько необычно, что Малфой поинтересовался:
– Где мы?
– Это мои купальни. При возможности перемещаться порталами нет необходимости перестраивать твой мэнор, чтобы поместить в нем такое чудо.
– Мы в Дубае?
– Да, Люсиус. В моем дворце.
– Тут был твой гарем? – вопрос содержал только лишь любопытство, без агрессивных ноток, но Адиль все равно напрягся.
– Нет, я продал «Сад любви». Здесь никого никогда не было. До тебя.
– И как парятся в бане? – сменил тему Люциус.
– Это хамам*, здесь наслаждаются жизнью, – улыбнулся ифрит, убирая заклинанием шальвары. Родовые татуировки резко выступили на плечах, груди и голенях, придавая и без того идеальному телу какую-то притягательную экзотичность. Малфоя бросило в жар. Он давно не был порывистым юношей, но вид крепких смуглых ягодиц, гладкой, наверняка горячей кожи, тяжелого, красивого члена заставил всю голубую аристократическую кровь прилить к совершенно определенному месту. Отказывать себе в удовольствии было не в правилах лорда, поэтому он подошел вплотную к замершему Азаму и привлек его к себе, целуя и одновременно поглаживая упругую задницу, заставляя их члены соприкоснуться.
Они были почти одного роста, поэтому особых неудобств Люциус не ощущал – не приходилось ни задирать голову, ни наклоняться, а потому, когда ифрит с усилием провел руками по его голой спине, Малфой поймал себя на мысли, что тот идеален. Красивый, страстный, отзывчивый, молодой (ну что такое для ифрита три тысячи лет?), богатый, знатный… и безмерно, просто бесконтрольно сексуальный.
Адиль стонал, терся об Люциуса, как огромный гибкий кот, водил руками по нежной коже спины и ягодиц и целовал. Пожалуй, Малфоя еще никогда не целовали так: наслаждаясь каждым мгновением, прикусывая губы, посасывая язык, постанывая прямо в губы, похотливо потираясь об него всем телом и жмуря от удовольствия совершенно счастливые глаза.
Поэтому он даже не сразу заметил, что оказался перемещен на мраморную подводную скамейку в бассейне, полном душистой теплой воды. Счастливо вздохнув, Люциус откинул голову на бортик, подставляя чувствительную шею под умелые ласки губ и языка… которые спускались все ниже, пока темноволосая голова Адиля не оказалась полностью под водой. Горячий язык обвел напряженные соски, руки гладили живот, опускаясь все ниже, пока не обхватили налитую плоть, доставляя изысканное удовольствие: ласки под водой ощущались совсем по-другому.
Момент, когда горячий, жадный рот так и не вынырнувшего на поверхность ифрита вобрал его член, заглотив сразу и до основания, Люциус, наверное, будет вспоминать и на смертном одре, как одно из самых ярких своих ощущений. Протяжно застонав, он вцепился Азаму в волосы, плававшие вокруг, как причудливые водоросли, и чуть приподнял бедра, упираясь затылком в теплый мрамор бортика. Казалось, вода вот-вот вскипит – так жарко вдруг стало всегда, в общем-то, хладнокровному лорду Малфою. Ласковый язык поглаживал выпуклую вену, горло сжимало чувствительную головку, а чертову ифриту, кажется, совсем не нужен был кислород.
Хрипя, Люциус ловил губами влажный воздух, не переставая толкаться в чертов жадный рот чертова соблазнительного ифрита, подбрасывал бедра, стонал, сжимал в руках мокрые пряди, щекотавшие его предплечья, о чем-то просил, пока, крепко зажмурив глаза, не излился прямо в глотку жадно вылизывающего его член Азама. Оргазм был настолько ярким и сильным, что у Малфоя перед глазами замелькали темные мушки, а тело, казалось, совсем лишилось костей. Он обессилено сполз ниже по скамейке, грозя захлебнуться, но сильные руки не дали ему утопиться от счастья – похотливо облизывающийся ифрит,наконец, вынырнул, впился в шею расслабленного Люциуса страстным поцелуем и низко зарычал, доводя себя до пика, выплескивая в воду все то желание, всю страсть, от которой ему не было спасения вот уже несколько месяцев.
Вода в бассейне забурлила, обновляясь, а Адиль уселся рядом на скамью, привлекая расслабленного Мафоя к себе. Говорить не хотелось. Хотелось водить руками по гладкой белой коже, целовать в висок, накручивать на пальцы белоснежные пряди, массировать плечи… и отчаянно стараться не возбудиться снова, а потерпеть еще полтора суток до ритуала. Пытаясь отвлечься (как можно отвлечься, если объект твоих горячечных грез сидит такой расслабленный, сыто прикрыв глаза, и даже не думает проклинать тебя или обдавать презрением?), Азам призвал мочалку, какой-то загадочный флакончик, капнул из него несколько капель и принялся нежно обмывать Люциуса, как одалиска – Великого Султана.
Малфой только вздыхал, расслабленно подставлял спину и конечности, стараясь не уснуть. Когда весь он был обмыт, Азам осторожно вытащил его из воды при помощи магии и уложил на массажный стол, принявшись превращать и так расслабленного партнера в желе. Люциус только постанывал от удовольствия, чувствуя, как окончательно уходит напряжение из расслабляющихся мышц, как отступают дневные проблемы. Захотелось почему-то завалиться среди подушек, есть сладости, пить вино, курить кальян и ни о чем не думать. Нет, определенно, это место дурно на него влияет. Но как же не хочется сопротивляться!
Размяв каждую мышцу, Адиль осторожно удалил с порозовевшей кожи остатки какого-то пахучего масла и протянул абсолютно безопасному сейчас Малфою шальвары и халат. Тот выгнул брови, но решил доиграть до конца. В конце-концов, они сейчас на востоке, так ведь? Завтра он вернется в дождливую, вечно пасмурную Англию и снова станет лордом Малфоем, а пока он просто побудет любовником одного невозможного ифрита. Который отлично делает массаж, кстати. И минет. И вообще… тут мысли приняли опасный оборот, и Люциус поспешно себя оборвал, чтобы не додуматься до чего-нибудь совсем уж дикого и невозможного.
Адиль молчал, как будто боясь нарушить очарование момента, сказав что-нибудь, что выведет партнера из себя. Так не хотелось портить вечер! Поэтому он просто обхватил возлюбленного за плечи и переместил их на большую террасу, выходящую в ночной цветущий сад. Одуряюще пахло жасмином, тихой трелью заливались соловьи, а звезды были такими яркими, что казались ненастоящими. Люциус вдохнул полной грудью и расслабленно опустился рядом с Азамом на широкий низкий диван, обитый синим бархатом, по которому были беспорядочно разбросаны разноцветные шелковые подушки. Диван был огромен: едва доходя до колен в высоту, по площади он, скорее напоминал двуспальную кровать, с трех сторон окруженную выгнутыми мягкими спинками.
По щелчку пальцев в середине импровизированного ложа появился большой поднос с едой, и Люциус почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Наевшись мяса с овощами и напившись вина, он омыл руки в серебряной миске с розовой водой и вытер их небольшим полотенцем. После чего лениво растянулся на подушках, принимая мундштук от появившегося большого кальяна.
– Как тебе это удается? – наконец, спросил он, нарушая затянувшееся молчание. Которое, впрочем, не было ни тягостным, ни утомительным.
– Что именно, Люсиус?
– Жить здесь и при этом не отгородиться от всего остального мира, не потерять интереса к жизни? Тут у тебя настоящий рай. Каково это – жить вечно?
Адиль помолчал, подбирая слова, а потом медленно ответил:
– Одиночество в раю – это не то, на что стоит потратить бесконечно долгую жизнь, хаббиби. Жить долго и скучно, и интересно одновременно. Но, в конце концов, понимаешь, что если тебе не к кому возвращаться, то и жить, в общем-то, незачем.
