Деятельной и бодрой чередой шли чиновники, ведающие выдачей регалий и геральдикой, моралью и расцветкой тюльпанов (предоставленные самим себе, цветы могли бы избрать и несоответствующую окраску), извержениями вулканов и пением птиц, способных исполнять как вполне здоровые мелодии, так и мелодии не вполне здоровые.

— Да, да! — кричал глуховатый чиновник Птичьего ведомства с отдаленного острова Маниукорус своему еще более глуховатому начальнику, Опригопу второго класса. — С этими птицами беда! Моя бы воля, я бы их всех того… Раз-раз — и готово…

— Вы слишком поспешны, молодой друг, — благодушно отвечал начальник. — «Раз-раз — и готово» — этаким манером и наш департамент может оказаться… так сказать… в некотором роде. Певчими птицами надо руководить, молодой друг! Надо учитывать, что поскольку птица, так сказать, по данным науки, в некотором роде не всегда являлась птицей, а была, так сказать, разжалована из земноводных — а в такой ситуации кто не запоет! — то при терпеливом и мягком воздействии она и утеряет это свое в некотором роде птичье. Нет, нет, молодой друг, без поспешности!..

Лишь когда последний Опригоп выпивал предписанную дозу МВ, оцепление снималось и к полупустым бассейнам с остатками мутной МВ пропускались Ожелы.

После лечения больные по старой привычке рассаживались на скамейках, хотя к этому часу сквозная тень пальм уже не защищала от полуденного солнца. Но и теперь им не удавалось углубиться в тихую беседу о прихотливом течении внутренних недугов.

Звучал гонг, и, нарушая тишину, служащие устремлялись к многочисленным салунам и закусочным. К тому времени обилие претендентов на снабженные печатями справки о декаменизации заставило выстроить для Департамента Декаменизации восемьдесят семь тридцатиэтажных зданий, где сто двадцать четыре тысячи клерков, работая в две, а иной раз и в три смены (то есть даже по ночам, когда свет луны заливает бледные кипы бланков, печати и подушечки для печатей), едва справлялись с порученным им делом.

Зато вечерами красивые молодые лица, запахи духов, страстный шепот влюбленных — все это придавало городу новое, неведомое прежде очарование.

Ведь и молодые люди, прежде чем вступить в брак, если им позволяли средства, старались пройти декаменизацию.

Да, разумеется, Наследственное Президентство можно было назвать «Островом Чиновников», но в такой же мере Пирроу заслужил имя «Острова Влюбленных». Все зависит от особенностей зрения наблюдателя.

Заметив синьору Мартинес, Жаке мягко улыбнулся, взглядом приглашая ее подойти.

— Камни… именно камни, — вполголоса пробормотал он и кашлянул.

Нечто твердое, голубое, но не просто голубое, как небо или как незабудки, а голубое, как лед, вылетело из его уст. Ослепительный, стальной голубизны луч рассек мир. Он прорезал стеклянные громады отелей, парапет набережной, волны на море: белые гребешки разделялись, как кремовый торт под ножом опытного метрдотеля.

Это продолжалось долю секунды, но те, кого луч коснулся, успели почувствовать мгновенный укол — одни в сердце, другие в мозгу, в ногах, пояснице, то есть в той части тела, которая оказалась на пути луча.

— Мне почудилось, — говорила впоследствии синьора Мартинес, — будто я ослепла. Вскоре я вновь прозрела, но видела сначала не предметы, а одну лишь синеву, будто я находилась внутри льдины. Потом наваждение прошло, я разглядела серебряный бассейн и Жана Жаке, а внизу, у его ног, синий камень, раза в два меньше голубиного яйца.

Я подняла камень и не глядя — почему-то было страшно глядеть — протянула Жаке. Он рассеянно взял камень, протер платком и сказал: «Пора возвращаться в пансионат, синьора. Мне надо кое о чем поразмыслить». Я проводила Жаке до номера. Открыв дверь, он распорядился: «Виски!» — «Чистое?» — спросила я на всякий случай, хотя уже изучила вкусы синьора… «Безусловно!» — ответил он.

Виски Жан Жаке выпил мелкими глотками — полный бокал.

Я стояла с подносом поодаль.

— Синьора, — с изысканной вежливостью спросил он, — сколько я задолжал? И сколько мне надлежит уплатить за пребывание в вашем превосходном пансионате до конца месяца?

— Сто двадцать крамарро, — наскоро подсчитала я.

— Сто двадцать крамарро? Будем считать — двести. У меня нет наличных, но если синьора возьмет на себя труд отнести этот камушек честному ювелиру, долг будет покрыт с лихвой.

Не раздумывая, я взяла у Жаке камень и поспешила к Юлиусу Гроше.

Гроше был занят: в магазине толпился народ. Гроше показывал маркизе дю Сартане драгоценное колье. Однако, когда я положила на прилавок камень Жана Жаке, ювелир забыл обо всем.

— Магазин закрыт! — пронзительно крикнул он.

— Но мое колье… — обиженно сказала маркиза.

— Завтра, завтра… — бормотал Гроше, грубо оттесняя посетителей.

— Откуда у вас это чудо? — спросил он, едва мы остались одни.

Я откровенно все объяснила. Через пять минут мы уже подъезжали к пансионату.

Жаке стоял у окна, от которого на пол падали пятна черно-красного света, похожие на языки пламени.

— Ваш камень, — сказал Гроше, — стоит один миллион крамарро. В настоящее время такой суммы наличными у меня нет, но через неделю…

— Не занимайтесь мелочами, — тихо перебил Жаке. — Попрошу уладить этот маленький финансовый вопрос с синьорой Мартинес: камень подарен ей. Насколько я понимаю, вас, по роду вашей профессии, интересуют подобные безделушки. Если так, то потрудитесь запомнить: я могу выдавать драгоценные камни ежедневно, как курица-несушка, только в противоположность курице не кудахча по пустякам. И в моих возможностях научить других джентльменов этому несложному искусству.

— Вы… как курица яйца… — выпучив глаза, прохрипел Гроше.

Жаке небрежно кивнул и распорядился:

— Синьора, виски!

— Чистое? — механически спросила я.

— На этот раз с содовой. Мне ведь предстоит выступить в непривычной роли лектора.

Когда я вернулась с подносом, Жаке, расхаживая из угла в угол, говорил:

— Резюмирую. Под воздействием МВ в организме концентрируются различного рода камни. Некоторые из них с коммерческой точки зрения бесперспективны, зато другие при известных условиях, под наблюдением специалиста, каким на земле являюсь один я, и под влиянием особых химических препаратов, которые на земле известны только мне, превращаются в те особые цветные камушки, один из которых так заинтересовал вас, Гроше.

Ювелир, тяжело дыша, сидел в кресле и следил за Жаке налитыми кровью глазами. Залпом выпив полный бокал виски с содовой, Жаке продолжал:

— Итак, камни делятся на бесперспективные и поддающиеся превращениям. Эти последние камушки один я на всем свете вижу, когда они еще покоятся в почках, печени, желчном пузыре, в сердце, на сердце или за пазухой. Один я могу определить, что может развиться из перспективного камня, в какой срок и при каких условиях. Вот в вас, Гроше, заключено то, что может образовать рубин в шестьдесят пять каратов, два средних размеров топаза и несколько некондиционных жемчужин. В вас, в тебе. — Жаке небрежным жестом коснулся пестрого шерстяного набрюшника ювелира.

— Шестьдесят пять каратов, — прохрипел Гроше. — Это шестьсот, даже семьсот пятьдесят тысяч крамарро.

— Не отвлекай меня, — продолжал Жаке. — Солидный негоциант не вправе занимать мозг сотнями тысяч и миллионами. Учись мыслить миллиардами и, что еще важнее, идеями, особенно самой главной — идеей превращений. Бог, отдадим ему должное, первым додумался до нее; именно на этом основана его известность. Превратить глину в человека, а через известное время человека снова преобразовать в глину — эффектнейший аттракцион, не требующий затрат… Итак, перспективные камни. Чаще всего они встречаются у Опригопов и относятся к той категории, которая в науке получила наименование лапидус тумарикото, то есть камни за пазухой. Но иногда их можно обнаружить и у ничем не примечательных Ожелов. При помощи различных разновидностей препарата Сириус перспективные камни могут эволюционировать в камни драгоценные. Посмотрите в тот угол, Гроше, и вы, синьора. Вам кажется, что там ничего нет? Смотрите внимательнее.