Про самого Гошу пелось хуже, потому что она так понять и не смогла, что с ним произошло. Он ее еще и Вконтакте заблокировал. Можно, конечно, надеяться, что это Гошина бабушка ее заблокировала или заставила его, стояла над ним с ремнем или с утюгом раскаленным и кричала: «Блокируй, паразит!» Она часто кричала на Гошу, Танька слышала то и дело, как с их участка доносилось: «Поли огород, паразит! Воду выключай, паразит! Штаны застегни, паразит! Ходит, паразит, глазами зыркает!» Но он мог бы и не послушаться бабушку… Мальчики – странный народ. С логикой у них плохо. Точнее, ее вообще нет. Об этом Танька могла говорить с Никой до бесконечности, пока у Ники не кончалось терпение.

Ника, выслушивая в очередной раз Танькины воспоминания о ее летних приключениях, посоветовала ей искать «парня» среди мужчин постарше, лет двадцати семи, у тех хотя бы мозги есть, возможно, набегались уже по кустам и по полянкам. А сама взяла и влюбилась в ровесника, хлюпика, на тонких ножках, не очень уверенного в себе. Влюбилась? Ника взглянула на Кирилла, которого сейчас вынужденно обнимала за шею. Иначе бы она идти не смогла. Да, скорей всего, влюбилась. По крайней мере, он ей нравится, и ей приятно обнимать его за шею. Даже нога как-то меньше болеть стала, хотя она прыгает, то и дело оступаясь и задевая правую ногу.

– Давай чуть отдохнем. – Ника, запыхавшись, остановилась.

– Давай. – Кирилл выдохнул. – Фу, устал.

Они сели на большой валун, поросший живописным желтоватым лишайником. Он рос неровно, создавая удивительные узоры. Вот чье-то лицо, удивленно открытый рот, прищуренные глаза, вот кошка с тремя лапками, вот выброшенный вперед кулак… Ника погладила приятный теплый камень и посмотрела на Кирилла.

– Ты подружку мою знаешь школьную? Таньку?

Мальчик подумал.

– Толстая такая? С огромными сережками? Всегда в шортах ходит и черных колготках?

– Нет.

– Рыжеватая, с красными губами и пирсингом под губой?

– Нет.

– А! Маленькая, в черных кожаных брючках, и майка еще такая, как будто ничего нет, прозрачная?

– Да нет же! – засмеялась Ника. – Моя подружка Танька, симпатичная, невысокая…

– Не, я из вашего класса только этих знаю.

– Самых шлюшек назвал, – продолжала смеяться Ника.

– Не говори так, – нахмурился Кирилл.

– В смысле?

– В смысле, зачем ты так плохо о своих одноклассницах говоришь?

Ника чуть отодвинулась от Кирилла, который сидел совсем близко к ней, касаясь коленкой ее ноги.

– Говорю, как есть. Называю вещи своими именами.

– Не надо никого осуждать, – назидательно проговорил Кирилл.

– Ты баптист, что ли?

– Почему? Это же из Евангелия.

– Здорово, что ты Евангелие читал… Просто так настойчиво обычно сектанты проповедуют.

– Я не проповедую. Но почему ты так о девочках говоришь?

– Потому что они шлюшки. С седьмого класса с парнями гуляют.

– В смысле – гуляют? – глупо разулыбался Кирилл.

– Спят.

Кирилл покраснел и стал смеяться.

Ника вздохнула.

– Да. Твоя невеста еще в первом классе учится.

– А… откуда ты про них знаешь?

– Ведь самое интересное – это о таких девочках поговорить, правда, Кирюша?

– Нет. – Кирилл надул губы и отвернулся.

– Откуда знаю… Да потому что все об этом знают! Или мальчики в каком-то другом мире живут? Ты наше школьное порновидео не смотрел?

Кирилл покраснел теперь до самых волос и кивнул. Потом отчаянно замотал головой.

– Ну вот, так эту маленькую, «в кожаных брючках», как ты выражаешься, ты не узнал там разве?

Кирилл растерянно поднял брови:

– Но… это одно с другим не связано… Она же может быть хорошим человеком, правда?

– Правда! – опять засмеялась Ника. – На передок слаба, а душа чистая, котят жалеет, плачет, когда их топят… Это имеешь в виду? Только почему-то так выходит, что среди них как раз больше всего стукачек. Наша Лялька называет их «хорошими людьми», точно как и ты. Любой, кто готов стучать, – «хороший человек».

– О чем стучать?

– О том, кто и что про учителей говорит, кто деньги не сдавал на подарки ей лично…

– Ты кем собираешься быть? – вдруг перебил ее Кирилл.

Ника не удивилась перемены темы, у нее тоже иногда в голове так резко меняется направление мыслей.

– Не знаю еще. А ты?

– Нет, скажи мне сначала про себя.

– Я правда не знаю. Может быть, общественным деятелем. Может быть, тележурналистом, как… – Ника чуть запнулась. – Как мама. Или математиком. Я люблю логику, отдыхаю на самых сложных задачках.

– А мне мама говорит, что я буду бизнесменом, точно!

– Покупать подешевле, продавать подороже? – улыбнулась Ника.

– Нет, почему. Производить что-то буду. То, что всегда нужно. Лекарства например. Алкоголь…

– Хорошо, – кивнула Ника. – Мне особенно насчет алкоголя понравилось. Можно в одной части завода водку гнать, в другой – таблетки для печени и сердца. Настойку боярышника, корвалол… Спиртовые препараты.

– Идея… – разулыбался Кирилл. – Пойдешь ко мне мерчендайзером?

– Непременно!

– Не, я серьезно… Или… я забыл слово… идеямейкер… Так, что ли… Ну, в общем, тот, кто все придумывает. В русском нет такого слова. Вообще у нас язык неразвитый.

– Пойдем, Кирюша. Не начинай новую тему, а то я заведусь сейчас, – вздохнула Ника и с трудом поднялась. – Да черт… Ненавижу свою беспомощность… Не могу сама шагнуть даже. Уже жара такая, а нам еще так далеко идти… Ковылять, точнее. Подожди… Ты слышишь? – Она остановила Кирилла, который хотел что-то сказать. – Голоса слышишь?

Тот неуверенно кивнул и тоже прислушался.

– Я надеюсь, это не нудисты из бухты… – хотел пошутить Кирилл, но прозвучало это серьезно.

– Если настоящие нудисты – ладно, хотя я этого не понимаю, человек, сколько живет на земле, прикрывается…

Кирилл начал смеяться. Ника остро глянула на него, он хмыкнул, смеяться перестал, нарочито небрежно спросил:

– А дальше что?

– Но там есть еще люди, – как ни в чем не бывало продолжила Ника, – совершенно больные на голову, мы видели вчера на берегу: идут три девушки, в сари, как индианки, загорелые, как будто другой расы – темнокожие, тащат продукты из поселка – огромные пакеты с овощами, фруктами, бутыли с домашним вином литров по десять, наверно. А с ними дядька, лет сорока – с большим фотоаппаратом на груди, абсолютно голый, только на голове тряпочка какая-то кокетливая, и веревочки цветные на руке, все. Идет, философствует, про Гессе что-то говорит…

– Может быть, он просто свободу любит, во всем? – предположил Кирилл.

Ника выразительно скривилась.

– Даже жалко, что ты на мордашку такой симпатичный, – сказала она вслух то, о чем уже некоторое время думала, идя рядом с Кириллом и слушая его разглагольствования.

Кирилл аж поперхнулся, хотел что-то сказать, но не нашелся, лишь издавал нечленораздельные охи.

– Ты… что… вообще… ты… – наконец выговорил он.

– Подожди! – остановила его Ника. – Я, конечно, в обычной жизни могу за себя постоять… Но во‑первых, я не борец, а лыжница, а во‑вторых, сейчас у меня что-то с ногой… Давай, может, спрячемся? Вот за этот камень…

– Давай, – легко согласился Кирилл. – То есть я не боюсь, конечно, но… на всякий случай… Я вообще… защитить тебя могу…

– Давай быстрее. – Ника подтолкнула мальчика, сама держась за его плечо.

– Я не потому прячусь, что боюсь, – бормотал Кирилл, лихорадочно отдирая ветку, которая зацепилась за его широковатую футболку. – Просто надо всегда… разумно…

– Да, да… Помолчи лучше пока…

Они сели за камень.

– Кого здесь только нет, – проговорила Ника. – Рай для энтомолога. – Она отогнала прутиком большого светло-зеленого жука с огромными полупрозрачными клешнями. – Красивый какой…

Кирилл немного отодвинулся.

– Боишься? – усмехнулась Ника. – Арахнофоб?

Мальчик обиженно выпятил губу.

Ника хотела сказать что-то ободряющее, но, услышав приближающиеся голоса, приложила палец к губам: