Приходилось все начинать сначала, тем более что в середине октября союзники двинулись в Карловицы и борьба за места предстояла уже не на словах... Тут у нас помимо свидетельств Прокофия Богдановича есть еще один интересный источник - записки венецианского посла кавалера Рудзини.
Конгресс, пишет он, размещался не в городе и даже не в деревне, а в чистом поле, "расположенном частию в глубине небольшой долины, частию по возвышенностям нескольких прилегающих к Дунаю холмов, под местечком Карлович, в расстоянии получаса от него". На поле уже бьии обозначены места для квартир цесарцев. Остальные должны были занимать места по желанию. Рудзини хотел сделать это одновременно с другими союзниками, но московский посол не стал ждать. Он первым ступил на поле и занял место справа от цесарцев, Польский посол был взбешен. "Из этого случая, - продолжает Рудзини, - возник довольно сильный спор между поляками и московитами. Люди польского посла пытались силой прогнать людей московского посла с занятого места, но это им не удалось, и поляк остается в барках, выражая с бранью свою злобу, протестуя перед прибывшими 14 октября цесарцами". Он заявил даже, что не примет участия в конгрессе, не получив дальнейших инструкций от короля.
Но Прокофий Богданович и бровьюне ведет, делая вид, что знать ничего не знает. Когда его посещает австрийский посол граф Марсилий и говорит, что слышал о ссоре людей московского посла с "другими людими", Возницын хитрит - у людей ем никакой ссоры ни с кем не было. А если была, о чем он ничего не знает, и граф Марсилий хочет это дело уладить, то Прокофий Богданович ему за это благодарен.
Итак, московский посол занял почетное место, польский посол сидит обиженный у себя на струге, союзники в полной растерянности, и ни о каких переговорах с турками пока и речи быть не может. Эта ситуация не на шутку беспокоит австрийцев. Выход из создавшегося положения они видят в том, чтобы перенести лагерь на другое место, с тем чтобы устранить сам предмет спора. Тем более что предлог для этого есть: посредники и турки считают выбранное для конгресса место неудобным. Поэтому граф Марсилий спешит объявить о перемещении лагеря ближе к Петервардейну, пока слухи о разногласиях не дошли до турков.
А на новом месте, чтобы избежать распрей, австрийцы предложили такой план: на берегу Дуная будет вычерчен огромный квадрат, и каждая делегация займет место на одной из его сторон. При этом и письменно и устно давались заверения, что ни у кого не будет преимуществ и все будут в одинаковом положении. Чтобы и на этот раз дело не сорвалось, граф Марсилий спросил согласия всех послов, Никто не возражал. Поворчав, согласился и пан Малаховский, заявив, что станет где угодно, но только не рядом с московским послом.
Однако и теперь размещение не прошло гладко. На этот раз польский посол повздорил с венецианцем. Поляк, злорадно записал Возницын, и дальше скандалы чинит: на месте, где уже стоял венецианский посол, свою палатку поставил, да еще спиной к нему. Снова началась склока, которая продолжалась несколько дней. И только 21 октября поляки перенесли палатку.
Теперь все наконец встали на своих местах в полном соответствии с принципом равенства, положенного в основу размещения. Но равенство равенством, а Прокофий Богданович не упускает возможности сообщить в Москву, что встал он всетаки по правую руку от австрийцев, а поляк - по левую. Это расположение и показано на коробочке из Исторического музея. Конечно, может быть, переусердствовал Прокофий Богданович с размещением. Но ведь это был XVII век...
А еще через неделю и пан Малаховский, получив, видимо, указания от короля, протянул руку для примирения, валя всю вину за прошлую ссору на несообразительность своих людей. Теперь он просил у Возницына совета и помощи, так как начинались переговоры, а на них речь должна была пойти о передаче полякам Каменца. Малаховский очень рассчитывал на поддержку Москвы.
* * *
Жизнь дипломатического лагеря на Дунае постепенно входит в свою колею.
"Цесарцы и венеты, - записал Возницын, - в станах своих построили себе светлицы и конюшни и поварни деланные привезли из Вены, а я стою в палатках, которые купил в Вене; терпим великую нужу и стужу, а больше в сене, и овсе, и дровах: посылаю купить верст за двадцать и за тридцать, да и там добывают - что было, то все выкупили".
Но куда больше тревожат его смутные дела, творящиеся в Карловицах. Подозрения, возникшие еще в Вене, переросли в уверенность: цесарцы обманывают, вопреки обещаниям, данным царю, тайно договариваются с турками, а Россию хотят отстранить от участия в переговорах, Поэтому все его попытки обьединить союзников, выработать общую платформу для переговоров натыкаются на их глухое сопротивление. Он жалуется царю:
"Немцы всякие пересьыки через посредников о своих делах чинят, а нам едва что сказывают, от чего мы здесь и слепы, и глухи, и ничего в действо произвести не можем".
В то же время австрийцы, пользуясь преимуществом в общении с турками, втихомолку настраивали их против Возницына. Об этом свидетельствует такой происшедший в середине октября случай. К шатрам московского посла, живописно раскинувшимся на холмах у Дуная, подъехала группа турецких всадников.
- Кто тут стоит? - спросили они.
- Московский посол, - ответили люди Возницына.
- А, тот, кто не хочет мириться?
- Кто вам сказыл?
- Немцы сказывали.
- Лгут немцы, - говорят русские, - буде хотите пить или есть, подите в шатры.
- Когда не хотите мириться, есть и пить у вас не хотим.
Поразмыслив над всем, посол пишет в Москву:
"Доношу тебе, Государь, что турки, как я вижу, во всем на посредников положились и надежду свою иа них имеют и через них дело свое делают... А наше дело зело трудно, потому что во всем неволя первое через цесарцев, а потом через посредников, и за таким поведением как что выторгуешь..."
Как выходитъ из такого положения? И Возницын решается на смелый, хотя и рискованный шаг - установить собственный тайный канал связи с турками.
* * *
Вторым послом у турок (заместителем главы делегации, как бы мы назвали его сейчас) оказался грек Александр Маврокордато - переводчик и секретарь великого визиря, а главное - давний друг-приятель Прокофия Богдановича еще по Константинополю, через которого и тогда все дела делались. Важной персоной был этот грек в Оттоманской империи. Последние 50 лет бразды правления держали там, сменяя друг друга, великие визири из фамилии Кепрюлю. При них в качестве переводчиков, а по сути дела - государственных секретарей, носивших звание "великих драгоманов", находились два грека. И нередко на базаре в Константинополе, когда втихомолку, а когда и открыто, люди спорили, кому же на самом деле принадлежит власть великим визирям или великим драгоманам. Одним из них и был Александр Маврокордато.
Сын преуспевающего греческого купца, он получил блестящее по тем временам образование. В греческой коллегии св. Афанасия в Риме обучался европейским языкам. В Падуе изучал медицину, в Болонье - философию, где и заслужил степень доктора медицины и философии.
Вернувшись в Константинополь, Маврокордато стал профессором риторики в греческой школе в Фанаре и занимался врачебной практикой. Его трактаты по кровообращению были переведены на немецкий, французский и испанский языки. Он писал книги по богословию, истории, гражданскому праву.
Но вскоре, судя по всему, жить наукой ему наскучило, и он решает попытать счастья в политике. В 1673 году Маврокордато становится великим драгоманом. Вот тут-то испытал он все превратности судьбы - взлеты, падения и чуть ли не смертную казнь.
После неудачной осады Вены в 1683 году был казнен великий визирь Кара-Мустафа. Вместе с ним попал в немилость и Маврокордато, которого обвинили в том, что он якобы советовал начать злосчастную осаду. Смерти тогда он избежал только потому, что пожертвовал всем имуществом.
Но все возвращается на круги своя в Оттоманской империи. Прошло время, и Маврокордато снова занял пост великого драгомана, но уже при другом визире. В 1688 году его послали в Вену для заключения мира с Австрией. Но пока шли эти переговоры, пал визирь, который ему покровительствовал. Маврокордато должен был разделить его судьбу, но устроил дело так, что оказался задержанным в Вене в качестве военнопленного. Там он скрывался до тех пор, пока в Константинополе не сменилась власть и не пришел новый визирь, благоволивший Маврокордато. Ко времени Карловицкого конгресса Маврокордато было уже 60 лет. По словам венецианца Рудзини, это был просвещенный и опытный политик, полный ума и таланта, хороший оратор. На эти переговоры Маврокордато имел свои виды: использовать их, чтобы подняться по иерархической лестнице и получить в княжение Молдавию или Валахию.
